Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Все сразу испугались читать свои произведения при Ковале. Только один кто-то не побоялся и стал читать стих, Мол:

Чтобы нарисовать снег — куплю я мел,
чтобы нарисовать ночь — куплю я уголь…

Коваль очень внимательно слушал Слушал-слушал да и говорит:

А чтоб над мостом рисовать Ильича,
Куплю я красный кусок кирпича.

Я все помню, связанное с ним, с самой первой встречи, так бывает.

Много лет я носилась с идеей сделать о нем шикарную радиопередачу.

И вот, когда в конце концов я пришла к нему с диктофоном, обнаружилась ужасная вещь — у меня уже не было никаких вопросов, так хорошо было просто сидеть у него в мастерской, пить чай из белой кружки с синими цветами и помалкивать, что я спросила:

— Может быть, у вас ко мне есть какой-нибудь вопрос?

— Есть, — ответил он. — Юрий Коваль спрашивает у Марины Москвиной: «Какой должна быть проза?»

— Жизнеутверждающей, — говорю я.

— Все-таки жизнеутверждающей?..

— Да, — говорю я.

— Тогда кто, Сароян или Искандер?

— Сароян! — говорю я.

— «Весли Джексон»?

— «Весли Джексон»!

— А я все-таки склоняюсь к Искандеру.

Тогда я говорю:

— Марина Москвина спрашивает у Юрия Коваля: «Какой должна быть проза?»

— Проза должна быть вот какой, — ответил он. — Она должна быть такой, что ты готов поцеловать каждую написанную строчку.

Наша передача вышла в эфир. Это был счастливый миг в моей жизни. Но не успели отзвучать финальные аккорды «Лунной сонаты», которую любил насвистывать сэр Суер-Выер (правда, юнга Ю ему сказал: «Я бы на вашем месте, сэр, насвистывал „Патетическую“»), как звонит Юрий Коваль и говорит:

— Маринка! Слушай! А почему бы тебе не сделать точно такую же передачу про моих друзей — скульпторов Лемпорта и Силиса? А то им очень понравилось. Особенно Силису, потому что Лемпорт был в полуотрубе.

Я говорю:

— Вы с ума сошли! Это передача о вас — вся моя жизнь плюс сорок пять минут.

А он:

— Друг мой! Если бы ты слышала, как они поют: «Туфельки белые, платьице белое!..» И я бы им подпел, вошел в кадр…

Говорят, что Юрий Коваль — писатель открытого сердца.

Родился ли он с таким сердцем или раскрыл его по ходу дела — неизвестно, только для многих людей, которые повстречали его, Юрий Коваль — это, конечно, подарок.

Когда-то он работал учителем в сельской школе в деревне Емельяново. В пятом, шестом и седьмом классах вел он русский, литературу, историю, географию, рисование и пение. Коловики и хорошисты, отличники, двоечники, удовлетвористы — все дружили с ним и под гитару Коваля пели хором на уроке пения Окуджаву.

Рассказы «Чистый Дор» — от тех еще емельяновских времен. И над этим словом «Дор» многие задумываются. Я понимаю его так: ДОР — РОД человеческий. И Коваль говорит — он чистый.

В этой книге он провозгласил, что человек человеку племянник.

Однажды он показал мне монокулярчик — это вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь — всё вверх ногами. В другую — нормально. И в то же самое время — ненормально! Особый вид открывается, непривычный.

О, Орион! Взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля, вот было бы дело. На таволгу, на дудник, на язя, на Яузу и Серебрянический переулок, на друга сердечного Леву Лебедева, который — так уж получилось — в последний августовский Юрин день был рядом с ним.

… Вот кроме одной фразы про Леву Лебедева, я всё это писала о Юрии Ковале почти при нем самом — он это прочитал, встал, растроганный, обнял меня, потом сел, кое-что вычеркнул, кое-что исправил и даже чуточку дописал.

Что ж мне добавить теперь — уже без его ведома?

Что люди влюблялись в него с первого взгляда и уже на всю жизнь?

Что он был настоящим вождем в нашем маленьком деле?

Что без его рассказов «От Красных ворот» и «Вода с закрытыми глазами» детская литература не литература?

И что он сам обладал особым даром любви, так мало кому присущим?..

К счастью, это было сказано в его присутствии, когда его выдвигали на Государственную премию, которую ему так почему-то и не дали. Коваль слушал, очень довольный, посмеивался и говорил:

— Друзья! Всё это мне, конечно, приятно, но прошу об одном: покороче!..

Кратким был только Юлий Ким.

— Ко всему вышеперечисленному, — воскликнул он, — остается добавить, что Юрий Коваль недюжинный шахматист и прекрасный семьянин.

Что можно сказать спустя целый год, который мы прожили без него? Ничего патетического.

О смерти — мой любимый рассказ Коваля «Вода с закрытыми глазами». И он — смешной. Такова его школа, а мы в ней — ученики.

Раз как-то я рассказала ему, что весной пригласила его большого друга поэта Якова Акима любоваться цветущими вишнями, от чего Яков Лазаревич категорически отказался и даже обиделся.

Юрий Коваль очень смеялся и говорит:

— Маринка, прошу тебя, как пойдешь любоваться — зови меня, я с тобой обязательно пойду.

Ну, проходит какое-то время, звонят мне наши общие знакомые Галя и Ваня Овчинниковы — они работают в Ботаническом саду — и говорят: