Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Вошли в дом. Щели там были такие, что сквозь них виден пейзаж, а в сарайчике — та самая «самая легкая лодка в мире». На верху Цыпиной горы имелись руины триангуляционной вышки — бревна давно распались, сгнили и ни на что ни годились. Их скатили вниз, направляя пинками. На дрова… Мы топили печь, сидели за столом, потихоньку выпивали при коптилке (электричество вообще-то есть, но нужно куда-то далеко идти, просить, чтобы его включили). Холодрыга жуткая, хмель не брал. Юра вынул откуда-то гитару и вывалил на слушателей свой громадный репертуар — от «Ой, нас угнали, нас угнали» и других собственных песен перешел к проникновенному исполнению старинных русских романсов, например дельвиговского «Когда, душа, рванулась ты»; потом были негритянские спиричуэле из репертуара Армстронга, потом шансоны Жоржа Брассанса в переводе Юриного друга — художника Владимира Лемпорта. В общем, это был праздник

Фотограф Витя Усков, очевидно, имел опыт борьбы с холодом в этом доме и затопил печь. Со страшной силой он ее затопил и сразу закрыл, что ни в какие ворота не лезло, потому что если закроешь непрогоревшую печь, сразу же пойдет угарный газ СО и все задохнутся. Но, по-видимому, тяжелый угарный газ выходил сквозь щели в пейзаж, а огромная масса печи сохраняла тепло, и когда ночевали, то Витя Усков лежал на полатях в одних трусах, блаженствовал. Чудные воспоминания…

Еще я Юре Ковалю страшно благодарен за то, что он привел меня в семью Бориса Шергина. Тогда в «Детгизе» дали мне рисовать книжку этого замечательного писателя. Самого Бориса Викторовича не было уже в живых, но его племянник Михаил Андреевич Барыкин показал нам фотографии и др. Юра-то знал Шергина хорошо, дружил с ним несмотря на значительную разницу в возрасте. Я прочел тогда произведения писателя, и передо мной открылся целый мир, целая особая поморская цивилизация, сейчас, увы, исчезнувшая. А Коваль рассказал еще, что от самого Шергина слышал, спасибо ему.

А последняя встреча с Юрой была по телефону, наверное, за месяц до его кончины. Он был нездоров, лежал в постели, в трубке ответил детский голос. Я спросил, не Алексей ли это Юрьевич. Четырехлетний Алексей Юрьевич реагировал совершенно адекватно: «Да». Отдал трубку папе. Мне нужно было Юрино согласие на то, чтобы рисунок к сказке про волка Евстифейку вынести на обложку нового издания «Полынных сказок», что затеяло издательство «Аргус». Вопрос быстро разрешился; начались обычные «как живешь» и «хорошо бы увидеться», и, конечно, в голову не пришло, что увидеться не придется. Через месяц в деревню поздним вечером приехал на машине мой зять, чтобы отвезти Виктора Чижикова и меня в Москву. На похороны…

Октябрь 2007 года

Марина Бородицкая. Юриосич

В детстве я его не читала. Как-то не успела, или не вышел еще тогда несравненный «Недопёсок»… Я познакомилась с «Юриосичем», когда у самой уже были дети. Сначала с человеком познакомилась, с писателем — позже.

Яков Лазаревич Аким привел однажды в нашу студию «детско-юношеских писателей» своего друга Юрия Коваля. Мы занимались на улице Писемского (в Борисоглебском то есть переулке), недалеко от ЦДЛ, и они, наверное, уговорились идти потом в писательский ресторан — втроем, с Сергеем Ивановым (он ту же студию вел: Аким больше поэтами занимался, а Сергей Анатольевич — прозаиками). И вот он вошел, Коваль, протиснулся в нашу узкую комнатку — в свитере, крупный такой, мягкий, но сильный. Красивый, но на писателя не похож. Мне почему-то показалось, что он за дверью оставил рюкзак, а может, ружье или удочки.

А Яков Лазаревич уже нас гостю представляет и хочет, видимо, устроить что-то вроде смотра.

— Вот Марина, — это он про меня, — сейчас нам что-нибудь п-почитает.

А у меня, как назло, ничего нет нового! Не буду же я ради этого прекрасного незнакомца старье читать, которое вся честная компания уже слышала.

— Я, — говорю, — сейчас тут одну небольшую поэму перевожу с английского… уже практически вчерне закончила.

Только она не совсем детская. То есть совсем не детская, а такая, скорее эротическая… семнадцатого, в общем, века.

Тут Яков Лазаревич смутился немножко, а собратья мои студийцы, напротив, оживились, и Коваль говорит:

— Читайте, читайте, мы же все тут взрослые люди, это даже хорошо, что у вас такие разносторонние интересы.

И я прочла по тетрадке «Блаженство» Томаса Кэрью. Милейший Андрей Николаевич Горбунов, заказывая мне для издательства МГУ эту рискованную по тем временам поэмку, все повторял:

— Только умоляю, Мариночка, побольше небесного блаженства, а то ведь выкинут вещь из состава!

Я эту вещь, кстати сказать, недавно перечитывала. Она и правда неплохо получилась. Сейчас бы, наверное, сделала с большим мастерством, но куражу того, прежнего, нет и в помине. И таких благодарных слушателей, как в тот вечер, у меня уже никогда не будет…