Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

— Эдик, перестань. Это серьезные люди, так нельзя. Но в конце-то концов Успенский прав — нас и верно затравили, загнали в угол.

Эта сцена замечательно описана в интервью, данном Юрой Ирине Скуридиной. Я привожу здесь замечательный отрывок:

— Да… Всё. Этого автора просто нет. Решили сделать так, что автора нет. Нету!

— Это было как-то аргументировано?

— Леле Либет было сказано — вычеркиваем из плана. Всё.

— Просто взяли: ник и закрыли автора как явление природы.

— Да. Ник и закрыли. Вычеркнули из плана издательства. К сожалению, это делал Николай Васильевич Свиридов. Он был тогда председатель Госкомитета по печати при Совете министров РСФСР. А детскую литературу курировала Тамара… Алексеевна, по-моему, Куценко. И именно она это сделала. То есть позвонила и приказала: Коваля из плана… — что у него там, «Пять похищенных монахов» стоит? — вычеркнуть. И не только Коваля, но еще Успенского. У него стояли «Гарантийные человечки».

— А почему Успенского-то?

— За «Гарантийных человечков». У него там было написано потому что: «Долой порох, да здравствует творог!»

— Неужели из-за этого?

— Да. «Долой порох, да здравствует творог!» — написал Эдик.

— А страна в это время усиленно вооружалась…

— Ну не знаю, что тут делалось. Видимо, да. Меня же — за старое, за «Недопёска». То есть меня решили ликвидировать как класс и Успенского тоже заодно, просто ликвидировать. Никаких новых книг. Всё. Выпустили. Просмотрели! Просмотрелись, ваше сиятельство. Ошибка-с. Исправим, итит твою мать. И вычеркнули…

А примерно в 2004 году вместе с журналисткой Ольгой Ковалевской, собиравшей сведения об истории травли Олега Григорьева, мы зашли к Галине Кузьминичне Пеше-ходовой. Она, вспомнив об этой истории, радостно поражалась:

— Успенский такое там кричал: «Кретины, да кто вам дал право судить писателей! Тупоголовые идиоты, на помойку!»

Она закончила так:

— Я не понимаю почему, но они всё это съели! Но вернемся к совещанию.

Сам Свиридов не пришел. Я решил его позвать. Когда я влетел к нему в кабинет, чтобы позвать, он стал со злобой кричать на меня, а я с не меньшей злобой на него.

Разговор у Куценко шел не меньше двух часов. Очень сильно помог нам (точнее — Юре) Михалков. Мне казалось, что мы победили, разбили чиновников в пух и прах. Но когда мы вышли из кабинета, более мудрый Юра сказал:

— Я думаю, мы и до ничьей не дотянули.

Он оказался прав. Чиновники как не любили нас, так и остались еще более разозленными. Дела в гору не пошли.

Был такой эпизод Тамара Куценко стала бегать в лагерь Михалкова с доносами или отчетами. Она понимала, что ситуация в детской литературе может перемениться и всем будет управлять Союз писателей (то есть Михалков), а не Комитет по печати (то есть Свиридов).

Мы узнали о ее перебежничестве, но впрямую сообщить ее начальству не могли. Нас просил об этом секретарь Михалкова — Лев Лукьянов.

Тогда мы с Юрой решили показать это другим способом. На открытии Недели детской книги в Колонном зале мы торжественно подошли к Куценко и вручили ей большой букет роз, чтобы все поняли, что она переметнулась к писателям. Растерявшись, она спросила:

— Эдик, Юра, это искренне? И мы радостно ответили:

— Конечно, нет.

Когда Юра создавал «Самую легкую лодку в мире», он обратился ко мне с просьбой отвезти его с этой лодкой, с Сашей Дорофеевым и с фотографом Усковым к Кирилло-Белозерскому монастырю, куда-то под Кострому.

Я возил Юрия дважды. Это были интереснейшие живые поездки с гитарой, костром и очень живой, чудесной беседой.

Если первый раз мы мчались из Москвы до самого места — бревенчатого дома со всякими приспособлениями для житья, то во второй раз мы заехали по дороге в село Троицкое под Переславлем-Залесским. И решили в нем переночевать.