Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Каждое стихотворение анализировалось очень детально, словно на невидимых весах взвешивалось каждое слово, каждый образ, каждый поворот мысли. Невольно вспоминались слова Оскара Уайльда: «Материал, употребляемый музыкантом или живописцем, беден по сравнению со словом. У слова есть не только музыка, нежная как музыка альта или лютни, не только краски — живые и роскошные… не только пластичные формы… у них есть и мысль, и страсть, и одухотворенность. Все это есть у одних слов!»

Юрий Коваль обладал поистине широчайшими знаниями и необыкновенным спектром интересов, его одаренность проявлялась во всем, за что бы он ни брался: в прозе, поэзии, живописи, ваянии, музыке, в педагогике. Он казался мне близким по складу личности к художникам эпохи Возрождения. Юрий Иосифович иногда рассказывал нам о звездном небе, о своем любимом созвездии Орион, и мне невольно приходили на ум слова известного астронома В. К Цераского, ректора Московской обсерватории, «вообще поэты не знают неба…»

Как он был неправ! Юрий Коваль прекрасно знал небо и не только его.

В то время я работала над новым сборником стихов «Магия природы». Многие стихи этого сборника я читала на семинаре и после занятий, снова возвращалась к ним, переделывала, уточняла, сокращала — словом, как говорил Коваль, «точила».

Помню, когда обсуждалось мое стихотворение «Медуница», Юрий Иосифович сказал, что эти цветы не любят яркого солнечного света, предпочитая прохладную лесную тень, и поэтому строчка «на солнечном склоне цветет медуница» неверна. «И не спорь со мной, — так закончил он разбор стихотворения, — я ведь старый „юный натуралист“!»

Он знал травы, цветы, деревья так, словно окончил биофак МГУ. Сколько изумительных слов, названий болотных, лесных, луговых и речных трав и цветов встречала я на страницах его книг. Таволга и вех, козья ива, розог и молочай. Как много говорили они моему сердцу!

Когда обсуждалась проза участников семинара, я слушала очень внимательно, хотя прозы я тогда почти не писала.

Вспоминаются слова Мэтра: «Глубина и объем прозы зависит от глубины вздоха». Многие высказывания Юрия Иосифовича — лаконичные, яркие, афористичные — легко запоминались и откладывались в моей памяти. Но, как гласит народная мудрость, «Сказанное слово — ветер, а записанное — век». Поэтому я решила стать летописцем семинара. Сейчас, готовя этот очерки перечитывая свои записи, я наткнулась на такую: «Писать надо о вечном и вечными словами. Ю. Коваль».

Я вспомнила, что Учитель не любил некоторые современные слова и словечки, считая, что, введенные в ткань стихотворения, они губят его. Однажды он заметил, что сочетание слов «целлофановый пакет» не поэтичное, а сугубо бытовое. Он говорил, что поэт может обойтись без таких слов, как магнитофон, антенна, инопланетяне. Юрий Иосифович обладал тончайшим языковым чутьем, его собственная живая литературная речь отличалась точностью, смелостью и лаконизмом.

Обычным рефреном его критических замечаний были слова: «Короче, короче, короче!» Над любым рассказом он советовал автору работать в сторону сжатия. Частенько он восклицал: «Здесь нужен гениальный конец! Какой? Не знаю. Это дело автора». Иногда он брал рукопись рассказа и с ходу переделывал три-четыре фразы. Они становились упругими и точными, оживали. Чувствовалась рука Мастера!

Мэтр не любил, когда в стихотворении употреблялись «драгоценные» слова — золотой, серебряный, перламутровый, алмазный, жемчужный и т. д. «Учитесь обходиться без них! Себя можешь украшать сколько хочешь, а из стихов их выброси! Слишком красиво! Пиши жестче!»

В 1992 году в издательстве «Московский рабочий» вышла моя книга «Магия природы». И я тут же приступила к работе над новым сборником «Предчувствия». Все стихи этого сборника прошли шлифовку семинара, и на титульном листе макета книги Юрий Иосифович размашисто написал: «Порыв осеннего ветра, первый снег, незамерзающий родник подвластны перу Татьяны Шорыгиной и любимы ее друзьями. Ю. Коваль».

Со временем наши встречи перекочевали из «Мурзилки» в мастерскую Ю. Коваля на Яузе. Трудно представить обстановку более благоприятную для занятий поэзией и прозой, чем эта художественная мастерская. На стенах — картины Коваля — пастелью _и маслом, его удивительно выразительные эмали. Особенно мне запомнилась одна — золотисто-красный петух на ярком синем фоне. Огромный дубовый стол — «основательный, тяжелый, без резьбы и без затей», за которым для каждого находилось место.

Глубокий, окованный медью, старинный сундук. С этим сундуком связано у меня такое воспоминание. Когда вышла моя третья книга «Предчувствия», я подарила по экземпляру друзьям и Ю. Ковалю. Мэтр был тронут, подвел меня к раскрытому сундуку, доверху наполненному его живописными работами на картоне, и предложил на выбор несколько. Я выбрала «Андреевскую церковь в Киеве». Она напомнила мне недавнюю поездку в этот город, цветущие каштаны и акации и нарядную Андреевскую церковь на вершине крутого холма. Теперь эта работа Юрия Иосифовича украшает мой дом, напоминая о чудесном времени нашей дружбы.