Коварный искуситель

Белла вымылась, сгрызла овсяную лепешку с кусочком сыра, подкинула хворосту в огонь и хотела было прилечь на постель, которую соорудила из ветхой соломы, накрыв пледом, но слишком взбудораженная, чтобы спать, принялась мерить шагами старую бревенчатую хижину, поскольку больше заняться было нечем. Комната была ненамного просторнее кладовой в замке Балвени: чтобы ее пересечь из одного угла в другой, хватало нескольких широких шагов. То и дело она делала крюк, подбегая к маленькому окошку, и в щель между ставнями пыталась разглядеть, появился ли кто-нибудь, но снаружи стояла кромешная темень. Белла в отчаянии ломала руки. Ожидание – вот ужаснейшая из пыток.

С той минуты, как они оказались вблизи Берувика, Белла с трудом сдерживала нетерпение: после долгих лет разлуки она наконец сможет увидеть дочь, заключить в объятия, услышать ее голос.

И поможет ей Лахлан, вне всякого сомнения. Белла знала, что может на него положиться.

Последние дни были наполнены опасностью, неприятным холодом и истощением всех сил, отчего цепенел мозг, но она чувствовала себя такой счастливой, какой не была уже очень давно. Для любви возможностей не было, но ей удавалось поспать несколько часов в седле, в объятиях Лахлана, который, казалось, мог путешествовать, вообще обходясь без сна. А еще они разговаривали, если ехали не слишком быстро.

Невзирая на обстоятельства, проведенное наедине время было чудесным, но счастье Беллы будет полным лишь тогда, когда к ней вернется дочь.

Белла задержалась у окошка: осторожно приподняв деревянную щеколду, открыла пошире ставни и выглянула наружу. В дом хлынул холодный ночной воздух, и она поежилась, всматриваясь в темноту.

Ничего.

Как долго она ждет: час, два или, может быть, больше?

Белла уже хотела закрыть ставни, как вдруг краем глаза уловила движение, словно качнулась ветка. Может, от ветра? На секунду ей показалось, что мелькнула огромная тень…

Ее сердце подскочило. Слава богу, он вернулся!

Быстро захлопнув ставни, Белла схватила масляный фонарь, бросилась к двери, распахнула ее и воскликнула:

– Лахлан, я…

Когда из темноты ей навстречу шагнул мужчина, от ужаса у нее пропал дар речи, сердце ушло в пятки.

– Здравствуй, Изабелла!

На пороге перед ней стоял брат мужа, Уильям Комин.

Она инстинктивно оглянулась, точно загнанный заяц, пытаясь отыскать пути отступления, но ей пришлось забыть об этом, когда из лесу появились не меньше дюжины всадников и окружили сторожку. Одного из них она узнала: Сэр Хью Деспенсер.

Счастье последних дней, радостное волнение, которое переполняло Беллу всего несколько минут назад, надежды на будущее – все умерло в один роковой миг, оставив за собой лишь страх и отчаяние.

Боже всемилостивый! Она лучше умрет, но не допустит, чтобы ее опять отправили в тюрьму!

Тут была если и не целая английская армия, то, похоже, значительная ее часть. Затаившись в тени на крыше церковной колокольни, Лахлан видел, как его окружают солдаты, берут в кольцо: по меньшей мере сотня человек выстроились шеренгой сразу за рвом вокруг монастыря. Он мог бы проложить себе дорогу мечом, но поскольку у него не было коня, англичане набросятся на него как стая волков.

В ворота громко заколотили, встревожив весь монастырь. Лахлан слышал испуганные крики монахинь, которые спешили укрыться в церкви, в то время как несколько монахинь, по-видимому, старшего ранга – среди них, несомненно, была и настоятельница, – направились к воротам. Еще минута, и во двор хлынули солдаты, потом Лахлан услышал повелительный мужской голос:

– Не сделаем вам ничего дурного… ищем мятежника… обыскать монастырь…

Гневные возражения монахинь никто слушать не стал.

Лахлан понимал, что времени у него в обрез: здесь они найдут его очень быстро, – и спрыгнул вниз, с крыши колокольни на крышу церкви, затем по кровле примыкающего строения пробрался к месту, которое присмотрел заранее: узкий темный угол позади кухни, куда сваливали отходы.

Если не поможет, он попытает удачу с помощью меча. Но без лошади его положению не позавидуешь: до леса добрая сотня ярдов – слишком далеко.

И опять ему повезло: внизу, под ним, появились двое, не трое. Трое могли поднять шум – у Лахлана было только две руки, и он умел ими пользоваться.

Спрыгнув с крыши, он схватил первого солдата, применив удушающий прием, и заколол второго ударом в шею особым кинжалом, который изготовил для него Святой. У кинжала было острое и необычайно тонкое стальное лезвие – скорее шило, а не лезвие, – и легко пробивало кольчугу. Это позволяло убивать бесшумно, что в данных обстоятельствах было как нельзя кстати.

В следующее мгновение этот же кинжал вошел в спину солдата, которого Лахлан держал за шею.

Перебросив одно тело через ограду выгребной ямы, Лахлан стал сдирать со второго мужчины более могучего сложения латы, на которых был изображен незнакомый ему герб: пять ромбов на лазурном поле.

Он слышал, как на кухне солдаты переворачивают все вверх дном, и понимал, что очень скоро они явятся и сюда, так что надо было поскорее снять с убитого плащ, накидку, кольчугу, щит и шлем, а потом натянуть все это на себя.