Коварный искуситель

Белла думала, что самым страшным в этом отвратительном кошмаре было видеть, как уводят прочь Лахлана, пораженного ее предательством. Но потом ее привезли в замок Берувик, втолкнули в караулку и сообщили, что встречи с дочерью не будет и что Джоан даже не знает, что ее мать в замке. Ей просто солгали, чтобы заставить выполнить их требование. И от этого стало еще хуже.

Никакая опасность Джоан не грозила. По словам Уильяма, ее дочь отрицала всякую связь с матерью и наслаждалась своим положением в Англии. Камень свалился с души Беллы: дочь в безопасности, а остальное можно не брать в голову.

Ей было стыдно – как легко они ее провели! Опять сыграли на чувствах к дочери, чтобы заставить сделать то, что нужно: предать мужчину, которого она любила.

Ужас на лице Лахлана, когда он понял, что происходит, будет преследовать ее до конца жизни, какой бы короткой она ни оказалась.

Белла сползла по стене на каменный пол. Она умирала от горя. После долгих злоключений найти счастье, и его у тебя так жестоко отобрали! Это был сокрушительный удар. Лахлан никогда ее не простит. Она стала очередной женщиной – после жены и матери, – которая его предала.

Белла понимала, что у нее не было выбора, но легче от этого ей не становилось. У Лахлана в заточении был шанс, у дочери – нет.

С горечью она осознала, как он был прав, когда говорил, что на предательство способен каждый, потому что у каждого есть слабое место. Они знали, куда именно бить.

Белла уткнулась лицом в колени, ее сердце изнывало от тоски. Где он? Что они с ним делают? Бьют? Может, именно в эту минуту он проклинает ее – за то, что с ним сделала?

Думать об этом было невыносимо.

По щекам Беллы струились слезы и жгли, как кислота. Господи, как же подло она поступила! Теперь и Лахлан, и Джоан отданы на милость Эдуарду и его людям.

Англичане позаботились о том, чтобы он не сбежал.

Последнее, что помнил Лахлан перед тем, как его привели в чувство, окатив холодной водой, было искаженное страданием лицо Беллы, когда его тащили прочь. Ему надели кандалы, а потом он почувствовал взрыв боли за ухом. Судя по тому, как раскалывалась голова, он предположил, что его ударили сзади боевым молотом или рукоятью меча.

Ледяная вода быстро вернула его к действительности. Лахлан сел, но когда попытался повернуться, ему стало дурно и его вырвало на мокрый пол. В глазах двоилось.

– Кажется, он очухался, – раздалось откуда-то сверху.

Подняв голову, Лахлан увидел человека, который смотрел на него из квадратного отверстия в потолке. Это был единственный источник света в черной яме, где он находился, и Лахлан, прежде чем ответить, попытался запомнить, сколько здесь места. Он знал: как только люк закроют, тут будет темным-темно, как в преисподней.

К горлу опять подступила желчь, но Лахлан не мог позволить себе такой вид облегчения. Нужно побороть страх, но паника неумолимо овладевала его сознанием. Казалось, стены смыкаются вокруг него, он уже задыхался и с трудом прогонял воздух сквозь легкие.

Каменный мешок, футов десять на пятнадцать, был грубо вырублен в скальной породе явно не человеком, а самой природой: пол – неровный камень, грязный песок. Кости, ошметки старой соломы и затвердевшие человеческие экскременты были старательно задвинуты в угол – очевидно, предыдущим постояльцем. Лахлан пока не видел крыс, но мог поклясться, что слышит, как они скребутся и пищат.

На холодном как лед лбу Лахлана выступил пот. «Сохраняй спокойствие. Думай!»

Он нашел то, что искал, в дальнем углу.

Когда Лахлан не отозвался, стражник вылил на него второе ведро ледяной воды.

На этот раз он действительно осознал ужас своего положения. Вода обожгла голую кожу. Перед тем как бросить сюда, его раздели донага, не оставив ни лоскутка одежды. У него не было при себе абсолютно ничего.

Как же, к дьяволу, ему освободить руки?

Он инстинктивно тряхнул кандалами, которые сковывали руки за спиной. Железные обручи на запястьях неожиданно затянулись туже и сильнее впились в кожу. Теперь он точно знал, что открыть замки не сможет.

Приступ паники подступил ближе, стая бешеных собак только и ждала, чтобы вырваться на свободу.

Лахлан потряс головой, прогоняя дурные мысли, так что с мокрых волос полетели капли воды, и крикнул:

– Благодарю за ванну! Не будете ли так любезны в следующий раз сбросить мне мыло? – Он повел носом. – Здесь ужасно воняет.

Тюремщик засмеялся:

– Скоро тебе будет все равно. Это хорошо, что ты в столь благостном настроении. Для тебя приготовлено кое-что особенное. – Он помолчал для пущего эффекта. – Мясник собственной персоной! Надеюсь, ты о нем слышал.

Кровь застыла в жилах. Мясником называли самого жуткого из всех палачей английского короля: говорили, что он может развязать язык даже глухонемому.

Ум Лахлана живо принялся за работу, воскрешая воспоминания о том, через что ему уже пришлось пройти, и слухи, которые доходили до него уже после заточения.

– Он только зря потратит время на дорогу сюда: таких ребят, как он, я уже видел.

Лампа была за спиной у мучителя, поэтому Лахлан почти не видел его лица, но догадался, что тот улыбается.