Ковчег для варга (СИ)

— А одну такую лапу… ногу там… можешь? Чтобы если вдруг зверь без ноги?

«Ай! — взвизгивает Йолла. — Царапается!»

Шибздрик не успевает ответить.

А я успеваю лишь чуть дернуть его в сторону — когда на него налетает черная туша. Только ору:

— Морион, стоять! — бесполезно, он не слышит команд. У него сейчас в подкорке одно: загрызть чужака, который причинил вред Мелкой.

От удара Шибздрик откатывается по траве — легкий как перышко — а Морион распластывается в прыжке, безмолвно щеря пасть. Я готовлюсь сигать следом — оттаскивать, открикивать, пихать в зубы руку, чтобы он не перервал горло Шибздрику.

Каждая секунда расслаивается. Разворачивается, будто хвост феникса в полете. Дар приходит незванным, и я начинаю видеть всё, слышать многое…

Нэйш там, вдалеке, отвлекается от разговора с Пухликом, замирает, резко разворачивается, глаза полыхают синим.

Морион спотыкается, только ведь он уже в прыжке, так что ударяет Шибздрика лапами в грудь — и валится на него с размаху, придавливая собой.

А потом я слышу крик Мелкой. Она тоже оседает на землю, вслед за Морионом.

И глаза у нее сплошь в бирюзовых разводах. Будто морская глубь проступает изнутри.

Дар Варга.

Йолла падает на траву, и над ней почти сразу оказывается Синеглазка.

Я бегу к Шибздрику и Мориону.

Слышу задавленное «ох» из-под черной туши — Шибздрик живой, слышу, как у него сердце лупит.

Второго биения сердца нет.

— Нет.

Упираюсь в бок Мориона — теплый, мягкий, переворачиваю, шарю руками по шее, задыхаясь — Дар мог ошибиться, мог не различить слабые удары, слабое дыхание, тут же еще Ким пыхтит, мешает, да замолкнет он вообще?! Оттягиваю веко — и вижу расширенный, неподвижный зрачок.

Мертвый.

— Нет…

Глупости какие, дурацкий щенок, куда ты полез и зачем, ведь не было же опасности, какая с него опасность…

Шибздрик выползает из-под Мориона… из-под тела. Тяжело дышит, держась за грудь. Его железная штуковина враскоряку ковыляет всё дальше, только он на нее не глядит. Таращится на то, как я торопливо обшариваю пояс — вдруг какое зелье…

Только какое зелье, какая помощь, когда на нем нет ни крови, ни ран, и его убили не отравой. Убили — приказом. Надежнее, чем дартом: никаких осечек.

Чисто, быстро, подло. Жестоко, как у него всегда.

— Скотина, тварь… — шепчу я, и всё пытаюсь нащупать ниточку пульса на шее у пса, только ее там нет этой ниточки, ничего, ни биения. — Ну, зачем же ты… зачем ты…

Мясник не слышит. Стоит на коленях над Йоллой, приподнимая ей голову. Улыбочка примерзла к губам.

— Он злился, — сообщает ему Мелкая. — Сильно злился. И хотел защитить. Я почувствовала.

Она шмыгает носом, пытается подняться — у нее не получается, наверное, затылком ударилась сильно.

— Почувствовала, — шепчет Мелкая, и в голосе у нее прорываются и смех, и слезы. — Я… почувствовала. Знала, что он… хочет защитить. Я была с ним вместе. Вместе… Рихард, я же теперь варг, да? Я теперь варг?!

— Верно, Йолла, — тихо отвечает чертов убийца, — ты теперь варг.

— Здорово, — бормочет Мелкая. — Гриз обрадуется… еще ученик. Ха, вот я Кани скажу…

Нэйш опускает ее на траву («Отдохни немного, ты потеряла равновесие»). Оборачивается в нашу сторону.

Сижу, бездумно поглаживая голову Мориона у себя на коленях. Слезы скатываются в черную шерсть. Рядом толчется задыхающийся Шибздрик. Ковыляет железная тварюшка куда-то — куда, ей одной известно…

Я всё жду, что Синеглазка ухмыльнется по-своему — чтобы включился рефлекс. Поднялась бы ненависть — и я смогла бы наконец вздохнуть и заорать, какая он скотина. Метнуть нож. Перестать реветь, как маленькая девочка.

Но он не ухмыляется. Вместо этого вдруг закрывает глаза — прячет синеву. А потом очень долго не открывает.

Так, будто не хочет видеть это вот всё.

Или почему-то хочет, чтобы ничего этого не было.

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Йолла дышит спокойно, ровно — нормальный сон пятнадцатилетнего… варга теперь уже. Аманда, тихо напевая себе под нос, убирает в сумку хрустальный шар — «проявилку».

Всё хорошо — скажу я тебе, и ты поверишь,

И окунёшься, дитя, в безмятежные сны,

И распахнутся перед тобою хрустальные двери,

И пойдёшь туда, где восходы ясны…

Гриз присаживается на кровать девочки. Убирает сбившуюся льняную прядку. Смотрит — на остатки слез на ресницах, мечтательную, счастливую улыбку на губах…

Скррр-скррр, — раздается в комнате. Будто память идёт к кровати Йоллы — в несмазанных башмаках. Подкрадывается, дергает тревожно, пробирается в сердце внутренней крепости. Выхватывает трепетно спрятанные, сложенные свитки: девчонка с исцарапанными коленками стучится в комнату.

— Я это… корм грифонам задавали, проверила я. Так если чего еще…

Мамаши из деревни, когда Йолла в очередной раз разбивала носы их сыновьям, фыркали негодующе — «Бестия из питомника!» Или шли разбираться к Гриз. Потому что Йолла всегда была больше частью питомника, чем дочерью своей матери. Неотделимой частью общего «тела» — плевать, что десять лет, что нет магии — она успевала быть с каждым животным и человеком.

Вместе.

Умудряясь ничего не просить взамен — только раз она… спросила, не попросила.