Ковчег для варга (СИ)

ДИАМАНДА ЭНЕШТИ День тянется вязко и тяжело, будто капли загустевшего, засахарившегося меда. Я приступаю к изготовлению «Медового языка», и шепчу колдовские слова, и перетираю травы в ладонях. И отгоняю призраков, которые тоже шепчут. Я теперь почти сердита на Лайла Гроски, который затесался среди призраков и желает посмотреть — как готовится зелье. И на того, который бледен и холоден, не желает просыпаться и только покорно приоткрывает рот, когда нужно выпить очередное противоядие. Почему ты не уйдешь? — слова не складываются в песню, неуклюжие, неловкие, словно дева после первой ночи любви. Почему не перестанешь искушать меня? Зачем ты здесь — чтобы я сварила зелье, которое все равно не поможет? Или ради другого? Ты не получишь другого, Лайл Гроски. Я говорю тебе, Диаманда из лейра Огненной Ленты. Я сегодня — ядовитая вода, и я решила. Не в моих силах дать тебе исцеление. Лишь зелье. Даже два — о, я мечусь и над вторым котелком, в котором я пытаюсь сотворить противоядие, но руки мои тяжелы и не желают над ним летать, а слова не идут на ум, и даже травы не шепчут. Рихард принимает явившихся раньше благотворителей, а может, поставщиков кормов, а может, проводит обучение — мне безразлично, где он. Лишь бы не здесь. Через два часа после полудня является Кани с «первым уловом».  — Заходите по одной! — командует и машет руками, и в лекарской появляется первая — бестрепетно ступающая жрица с гордым выражением лица. Одаривает меня неодобрительным взглядом. Останавливается у кровати с Лайлом и смотрит, вспоминая. Будто сравнивая с кем-то.  — Ну, я вам дам сколько-то минуточек, — говорит Кани и утаскивает меня за ширму, где варятся зелья, чтобы похвастать: — Пока что трое, Десми пошел остальных окучивать. Мы, знаешь ли, разделились. Я лишь открываю рот, словно рыба, выброшенная на песок приливной волной. Я потеряла уже не песню — слова.  — Байэгноро! Великая Перекрестница — ты их привела всех вместе?!  — Да они еще от такой просьбочки не отошли, и я с десятка только три штуки набрала — а что мне было делать?! Ну, папочка и ходок, доложу… эти, вроде, ничего — две, которые в коридоре, даже познакомились, представляешь. Рассказывали мне про папку всю дорогу, я чуть концы не отдала от лиричных подробностей.  — Медовая моя, но как же…  — Ну, если они его таки любят — это им все равно не помешает. Им в таком-то случае вообще ничто, по идее не преграда, а? В конце-то концов, в этом-то случае — или любишь, или нет. Всякое «ну вот, тут вокруг меня еще куча претенденток, я его как-то уже и меньше люблю» не засчитывается, а? Она не замечает, как пристально я смотрю на зелье. Берет метелку шептун-травы, щекочет свой усыпанный веснушками нос и говорит:  — Ставлю на что угодно — Десми облобызал бы меня, даже если бы вокруг столпились все его бывшие коллеги. Если вдруг у тебя по-настоящему — сделаешь все, верно? Она жмет плечами — младенец, который обрушивает на людей поразительные истины. Поднимается на цыпочки и тянет меня за собой.  — Я закончила, — сурово и спокойно говорит жрица в сером одеянии. — Но я не вижу перемен. Лицо Лайла все так же спокойно, и губы не потеплели — я вижу это даже от ширмы.  — Ну, а вдруг оно не сразу, — говорит неунывающая Кани. — Вы подождите там внизу, в Зеленой гостиной… любите кошек? Я попрошу кухарку вам чай подать. Жрица величественно кивает, скользит по мне взглядом, словно по лишнему предмету.  — Я подожду. Ваш отец был хорошим человеком, Аскания. Он и сейчас хороший человек. Я не говорю, она не слышит: скрывается за дверью. Из коридора я слышу ее голос — звенящий, неутомимый:  — Да вы не стесняйтесь, заходите… Они заходят. Я возвращаюсь к работе над «Медовым языком» и противоядиям, вожусь за ширмой и потому не вижу их — только слышу, как они стоят рядом с ним, или как разговаривают с Кани. Слышу голоса — трактирщиц и торговок, швей и светских дам — и поражаюсь тому, что они все пришли.  — Ну надо же, не изменился совсем, старый лис!  — Ой, у меня, наверное, не получится, я что-то сомневаюсь… мы же и вместе недолго были, но я, конечно, попробую…  — А он сейчас холост, а? Кто-то плачет. В коридоре выясняют, кому заходить первой. Кани и Десмонд сменяют друг друга, и Кани время от времени заходит ко мне за ширму — поделиться новостями.  — По-моему, они у нас в Зеленой Гостиной уже обжились. Расхватали кошек, пьют чаи, налаживают знакомства.  — Тс-с-с! Вот сейчас одна зайдет — я ее почти час уламывала, остальные быстрее как-то…  — Я там с поставщиками встретилась — летели на всех парах из кабинета папочки. Рихард что им — не так улыбнулся?  — Там одна мантикора на волю вырвалась, ученички с Нэйшем заталкивают ее в клетку, а тут и благотворители как раз подоспели — посмотреть. Веселуха. Ладно, я еще двоих привела, посмотрим, как сработает… Откуда они берут их? Как находят? Как уговаривают за такой короткий срок?! О, Великая Перекрестница, неужели доставать все, что угодно — в крови у Аскании Гроски?! Посреди всей этой кутерьмы спокоен лишь Лайл, лицо которого невозмутимо, а губы принимают поцелуи многих женщин бесстрастно. Мы не можем угадать. Все равно что играть в наперстки с нойя. И тогда я дожидаюсь, когда все шаги утихнут за дверями. Снимаю с огонька котелок с «Медовым языком». Переливаю, охлаждаю, отмеряю дозу… Вливаю в его приоткрытые губы, как многие зелья до этого. Призрак Лайла хмыкает от двери: «Самые сладкие воспоминания, говоришь? Лишь бы я не завел песенку про пиво и булочки». Я отмахиваюсь от призрака и жду, жду, а грудь Лайла Гроски вздымается все так же ровно и еле заметно. Но я терпелива, и вот через пять минут Лайл приоткрывает глаза, и улыбается так, будто мы незнакомы. Бормочет: