Ковчег Лит. Том 1

А люди в приюте начали потихоньку просыпаться. На втором этаже на огромных широких нарах спала, оказывается, большая группа иностранцев. В час ночи они дружно расселись за длинным столом и скоро хлебали какую-то похлебку. Ели в полной тишине, почти синхронно. И из тех, кто был в ту ночь в приюте, эта группа ушла первая. Армяне вскипятили три огромных чайника, заправили термосы, обули «кошки», привязались друг к другу страховкой, чем очень встревожили меня. Со второго этажа донесся незнакомый женский голос:

— Кому нужны перчатки, балаклавы — могу дать.

Не решилась, у страха глаза велики. И я была на волосок от того, чтобы остаться, не идти. Но Вячеслав так сказал:

— Ты будешь благодарна себе той, которая пошла, даже если страшно или сомневаешься.

Затянули потуже «кошки», включили налобные фонарики и отправились.

Выходить из приюта не страшно, потому что нас, штурмующих, было немало. Но вскоре каждая группа в своем темпе пошла, ощущение толпы исчезло, и стало тревожно. Смотришь на вершину, и кажется, что вот она, близко, за пару часов поднимемся. Тут, в горах, многое обманчиво. И даже горная болезнь у всех проявляется по-разному: от диареи до рвоты, от депрессии до эйфории. Склон кажется крутым настолько, что лучше не смотреть ни вверх, ни вниз, а лишь себе под ноги. Сосредоточиться на том, чтобы покрепче вонзить шипы «кошек» в лед. Но чтобы запомнить, а также в надежде победить свой страх, я, когда мы останавливаемся, чтобы перевести дух, оборачиваюсь и гляжу вниз. Склон подо мной крут и завораживает своей опасностью и спокойствием, и я тоже на некоторое время успокаиваюсь и карабкаюсь дальше. Вверху, внизу, справа и слева от нас шевелятся в ночи огоньки — это люди с налобными фонариками. Уютно, что они есть. Бредут, словно свергнутые звезды, будто их за что-то наказали и сбросили на землю, где им, после всемогущего бесконечно благодатного неба, не по сердцу. И хотят они обратно, и ползут, да тщетно… Не простят их, не примут назад. И светят они из последних сил, и пытаются взобраться, пока сияние их не угаснет…

Я очень захотела вернуться в поезд на свою верхнюю полку возле туалета и ехать, и ехать вместе с теми людьми. И я мгновенно полюбила их, таких непростых, некрасивых и неряшливых, я готова была бесконечно поправлять им простыни, взбивать подушки, выносить мусор и слушать тупые передачи из планшета, лишь бы жить! Я попросила прощения у Бога за свое недоброе отношение к пожилым несчастным супругам — моим попутчикам — и от страха за собственную жизнь принялась горячо молиться об их здравии и воссоединении с сыном. Ручьем текли слезы, ноги обмякли и почти не слушались, но я шла, вгрызаясь «кошками» и треккинговыми палками в лед, ветер все усиливался, дышать было тяжело. Пришлось отвернуться от ветра в правую сторону и подниматься боком.

Вспомнился валун с табличками. С кем Эльбрус не пожелает расстаться сегодня? И страшно так, что даже ноги не слушаются. И папа, что снился мне, вспомнился. Но я и пикнуть не посмела — обещала «выключить» в себе девочку и стать суровым мужиком — слово держу.

От искренней, пожалуй, самой горячей и чистой в моей жизни молитвы стало чуть легче. Наверное, такая возможна лишь в опасности на горе или глубоком горе. Я простила всех людей, которые нанесли мне когда-то мелкие обиды, и почувствовала, что меня простили тоже. Впервые осознала себя грешным человеком со слабой плотью, и это укрепило мой дух. Пока муравьиными шагами карабкалась по вершине Эльбруса, я испытала истинное раскаяние. Мне было стыдно за мои недобрые поступки, дурные мысли, за мою гордыню. Я попросила Бога дотронуться до моего сердца, чтоб пришел покой, чтобы хоть ноги слушались! И вдруг это случилось. Словно по щелчку я мгновенно почувствовала легкость души и тела. Словами нельзя описать благодарность, которую я в тот момент испытала. Теперь, когда не так страшно, можно спокойно идти в неизвестность, на жизнь или на смерть — неважно.

Помолилась обо всех, кто пошел в ту ночь на штурм. Совершенно искренне пожелала им долгой счастливой жизни. И так хорошо стало, и что-то очень похожее на христианскую любовь, любовь к ближнему, ко всему человечеству прокралось в мое сердце. Это чувство длилось недолго, но испытать его, эту абсолютную, такую несвойственную человеку душевную чистоту хоть на несколько мгновений — большое, ни с чем не сравнимое счастье.