Ковчег XXI

Воробышек ворочается в луже,

взъерошенный и никому не нужный.

Забыв, что бытие угрюмо, бренно,

барахтается в ней самозабвенно.

К чему ему, негоднику, догадки

об острых коготках или рогатке.

Малы и клюв, и помыслы, но ишь как

стучит миниатюрное сердчишко!

Пернатый забияка и кутила,

он, огненною лужицей дразним,

расталкивает сонное светило

и силой детской меряется с ним.

Крымский дворик

Во дворе земли клочок, не угодья – цветничок.

За подобием оградки влаги жаждущие грядки,

детский мячик и волчок.

Это что за следопыт ходит по двору, пыхтит?

Под стрехой гнездо касатки. Молочай попался сладкий.

Вечер окна золотит.

От крылечка до калитки влажный, липкий след улитки.

Материнские улыбки затеваются в окне…

Неужели это мне?

Ковчег

Небо роняет зарницы в осклизлую кадку.

Звяканье капель как цокот ночной каблука.

Время течет, подмывая замшелую кладку,

струи свиваются в месяцы, годы, века.

Вечность шуршит по кустам, неудобьям и тропам,

нас обступает, как ливень, белесой стеной.

Пахнет историей, сыростью, мхами, потопом,

и набирает команду насупленный Ной.

Он из себя-то спасителя, знаю, не корчит

и не потребует почестей, званий, наград.

На> борт ковчега безвестный поднимется кормчий —

тот, что в бессмертье сойдет на горе Арарат.

Вот такое кино

Вот такое кино: я давно уж москвич москвичом.

И созвездий рядно над моим не пылится плечом.

Осиянно везде. Словно черпали свет решетом.

Только места звезде нету в небе моем обжитом.

Я живу втихаря и не зря ото всех утаив

канитель фонаря и ночной Каламитский залив.

Полуночницы смех. И напрягшихся звезд имена.

И дорожку – из тех, что, вздыхая, стелила луна.

Потому я и жив, что в себе я храню до сих пор

и прибоя мотив, и плывущий по небу собор.

Маету маяка. И его будоражащий свет.

Через годы, века. Через тысячу прожитых лет.

Дом

Поразвеяло нас по большим городам.

Опустели давно родовые дворы.

Но влеченье туда, к облакам и прудам,

объявляется все же с недавней поры.

Как я ждал, как свидание то предвкушал,

как себя за разлуку привык я корить…

Этот сад оскудел, этот дом обветшал,

покосился забор – и ворот не открыть.

Нет ни матери тут, ни родного отца.

Паутина в окне, в огороде осот.

И никто никого не окликнет с крыльца,

и заветную почту никто не несет.

Эти двери ничьих не дождутся внучат.

В одичалом саду топоры застучат.

Соловьи замолчат, ощущая нутром:

отчужденный, надменный возвысится дом.

В потемках