Ковчег XXI

Мицар мерцал, и маячил Алголь. Трое лакали впотьмах

алкоголь.

В сучьях антенн изнывала Венера. Встала Луна, поиграла

на нервах

и за ближайшую тучку зашла: видно, смутилась.

Такие дела.

Темные речи вели тополя. За день устав, отдыхала земля.

Трое сидели на детской площадке – там, где качели

скрипучие шатки.

Словно сквозь мутное вея стекло, звездное небо над ними

текло.

Двор отошел, опустел до утра. Лишь у троих

ни кола ни двора.

Время лихое вертелось лисою, втюхало водку с дурной

колбасою.

…Только и дел им, что Вегу стеречь, пить и вникать

в тополиную речь.

Я не знаю

Я не знаю, на каком ты языке думаешь, читаешь, говоришь.

Соки пьешь, вино испанское, саке. Едешь в Кострому или

Париж.

Над тобою нависают небеса. От безумия спасают чудеса.

Солнце изо всех стволов палит, и земля тебе вослед пылит.

Я не ведаю, кто враг, а кто кумир, покоряешь Пляс Пигаль

или Памир,

только точно знаю: над тобой неба зонт открылся голубой.

Летний зной идет по городу в гурьбе, в легкие одежды

облачась.

Кто-то влажный сохнет по тебе. Но об этом не сегодня.

Не сейчас.

Лучше мы о том, что день стоит, как настой горячих трав и

облаков.

А еще – что жизнь как раз и состоит из таких вот

разных пустяков.

Пикник

Скакать, как мальчишка, по лугу лететь босиком,

пиная мячишко и пульс ощущая виском.

Бежать, задыхаясь, и небу нести эту весть —

о том, что уха есть и нам ее дымную есть.

Босыми ногами траву молодую ласкать.

И в шуме и гаме кукушку-считалку искать.

И знать, зарекаясь от СПИДа, тюрьмы и сумы,

о том, что река есть и, каюсь, что есть еще мы.

Что в мире наживы бесплатно текут облака.

И мы еще живы, пока не унять поплавка.

Велосипед

По пыльной ли тропе, густой траве ли,

на славу дребезжа, катился велик.

Была чрезмерно узкою тропа ли,

в пыли тугие шины ль утопали, —

бежал велосипед неторопливо

и выглядел до чертиков счастливо.

Педали те прокручивались гордо.

Горланилось во все ребячье горло.

Пружинили слова до небосвода.

Стояла превосходная погода.

Лето

Повеяло июнем – и качнулся, слегка тряхнул короной

василек.

И я прозрел, а может быть, очнулся, как чуткий

встрепенулся мотылек.

И видно стало тут как на ладони, да так, что закружилась

голова.

И небо все синее, все бездонней, и солнцем избалована

трава,

и пух белесый вдоль обочин стелется, и немо проплывают

облака.

И счастья перламутровое тельце слетает с долговязого

цветка.

День июньский