Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

Но теперь оставить городок не наказанным его не мог заставить даже высший совет ханов в Карокоруме, собиравшийся во дворце кагана Угедэя по поводу вестей, посылаемых им с гонцами каждые девять дней через леса и реки, горы и степи. Крепость должна была пасть во чтобы то ни стало, только тогда можно было не думать о насмешках, подстерегавших на каждом шагу внука Священного Воителя. Джихангир смахнул с лица очередную летучую тварь, которых в лесу было как мошек возле болота, отодвинул от груди пальцами край китайского панциря, чтобы пропустить между ним и одеждой немного свежего воздуха. День с утра занялся жаркий, обещавший к обеду напитаться зноем, переносимым здесь хуже чем в степях, где он был более сильным и злым, свою роль скорее всего играл воздух, насыщенный водяными парами и становившийся горячим и тяжелым.

На какое-то время это принесло облегчение, взопревшее тело взбодрилось, заставив распрямиться спину, лишь под задницей не прекращали саднить мозоли, набитые лошадиными хребтами, ощущаемые даже через вечное седло с толстой попоной под ним. С ними не могли справиться ни мази колдунов, ни губы охтан-хатун, его младшей госпожи, кюрюльтю юлдуз, посещаемой им чаще остальных жен, в том числе и чистокровных монголок, выражавших недовольство резкими движениями и скрипучими голосами. Но с теми нельзя было вести себя как с кипчакскими наложницами, которых можно было избить или убить в порыве гнева, за каждой монголкой стояла родовая знать, и чем большими правами она обладала, тем больнее мстила обидчику их родственницы. А хурхэ юлдуз, маленькая звездочка, смогла найти к нему, несмотря на четырнадцать лет, кратчайшую дорогу, не зараставшую с тех пор, как он переступил порог ее юрты.

Ночь перед походом Ослепительный провел у нее, юлдуз успела как всегда вплести в жесткую гриву монгольского коня цветные ленточки, напитанные заклинаниями о защите господина не только от мангусов, дыбджитов, лусутов и других злых духов, но и от вражеского клинка с меткой стрелой. Джихангир масляно взглянул на них, возбуждавших похотливые чувства, сквозь оплывшие от приятных воспоминаний веки, он даже протянул руку, стремясь усилить сладость в груди и в животе, и всхрапнул в предвкушении новых встреч с охтан-хатун. Телом овладела томная расслабленность, при которой хотелось одного, чтобы никто не посмел нарушить тягучесть мыслей под китайским серебряным шлемом с золотыми крыльями по бокам, надвинутом по едва обозначенные природой брови. Но об этом можно было только мечтать, к тому же мошкара и другие насекомые впивались в кожу, стремясь угнездиться под ней, доставляя немало неудобств.

Впереди мерно покачивался в руках мощного тургауда туг с рыжим хвостом лошади Великого Потрясателя Вселенной, с шонхором-кречетом на нем со смарагдовыми-изумрудными глазами, в котором жил его дух — покровитель всего войска, сжимавший когтями черного ворона, а выше небо загораживала темно-зеленая сплошная стена из вершин деревьев, сомкнутых друг с другом, из-за которых не было видно клочка ярко-синего здесь неба. Она была нудной, навевающей смутное ощущение опасности, как вода озера в краях, где жило племя Синего Волка, его и священного Воителя родины, в водах которого никто из монгол никогда не омочил даже ног. Постепенно чувство тревоги вытеснило из тела блаженство и породило на него ответ ввиде раздражения, кончавшегося часто взрывами бешенства, неконтролируемого и беспощадного, от которого летели на землю многие головы, могущие при других обстоятельствах остаться на плечах.

Джихангир подумал о том, что Гуюк-хан специально решил испытать и его воинские доблести, чтобы в случае неудачи по взятию городка усилиями двух крыльев свалить все беды в один котел. Тогда ответ перед высшим советом пришлось бы держать не одному ему, тем более ханы Кадан и Бури не сумели сходу оседлать стены крепости, тумены откатывались на прежние позиции, занимая места, недавно занятые ушедшими в лучший мир многими воинами Гуюк-хана и его правой руки Бурундая. При этой мысли в холодных зрачках саин-хана появился блеск, лишавший людей силы в ногах, делавший их тряпками, о которые он вытирал подошвы сапог. Джихангир машинально потрогал рукоятку китайской сабли и наморщил лоб, стараясь углубиться в проблему, подкинутую сыном степной гиены, этим тэхэ в грязной шкуре, покрытой паршой, он разделил ее на две части, в одну сложил все «за», а в другую все «против».