Козельск - Могу-болгусун (СИ)

с длинными копьями. Они все прибывали, заполняя башни и проходы между ними, левую руку у всех оттягивали щиты, урусутские, похожие на дождевую огромную

каплю, или круглые ордынские, добытые ими в бою. Наконец старый воин

вздохнул и прохрипел обычным голосом, в котором ощущалась его судьба, промчавшаяся вместе с ним в боях и в походах: – Завтра вы оба докажете делами, что время можно перегородить плотиной, как воду или зыбучий песок, и использовать его по своему желанию.

Он потянул на себя уздечку и поехал привычной для орды рысью вглубь

лесного массива, где для него была поставлена походная юрта без подушек и

других излишеств, за ним тронулись с бесстрастными лицами бешеные, готовые

по мановению его пальца разорвать любого. Ханы переглянулись и тоже

разъехались к туменам, ожидавшим приказа о наступлении, завтра им предстояло

доказать, что выбор джихангира пал на них не случайно...

Воевода Радыня взошел по взбегам на прясло, срубленное из бревен и

досок вокруг проездной башни, выходящей воротами на Жиздру с Другуской, и

приставил ко лбу ладонь. Дозорные донесли, что заметили за посадом шевеление

ордынских полков, будто бы они начали тесниться в разные стороны от дороги, ведущей на Москву, занимая поляны, очищенные от леса. Такая перестановка

вражеских сил могла означать лишь одно, что к ордам, обложившим город и

понесшим ощутимый урон за время осады, а так-же после ночной охоты козлян, прибывает пополнение из свежих частей, и что нехристи решили стереть

крепость с лица земли, несмотря на потери.

– Силен, Батыга, не жалеет своих воинов, – бормотал воевода под нос, поворачиваясь то к посаду за Другуской, то к равнине за Жиздрой, за которой

находился через лес погост Дешовка со ставкой мунгальского хана Гуюка. –

Сжигает их клетями, будто они деревянные чурки, и все душегубу мало.

Княжий отрок, стоявший за спиной, зябко передернул плечами, видимо, это

зрелище вызывало у него испуг и отвращение: – А когда дрова-от разгорятся, нехристи норовят поднять кто руку, кто

ногу, а кто и вовсе встает во весь рост, – он поддернул носом. – И текут

они, ажник поленья под ними пыхом пыхают.

– Это с них жир топится, они ж любят хлебать все жирное да сальное, –

сказал воевода не оборачиваясь. – Как только он вытопится, так их начинает

наизнанку выворачивать, опорожнелых да поджаренных.

– Не-е, дядька воевода, мне тятька сказывал, что это у них жилы

натягиваются, как на луках, а потом лопаются, оттого поганые плашмя падают.

– Тако-ж и это, жилы-от перегорают и рвутся, – не стал спорить старый

ратник, затем указал пальцем на дым, поднявшийся над лесом. – А ну поглядь с

чела, что тама, не загорелся ли сосновый бор? С этих нехристей станется, ужо

всю округу испоганили.

Отрок оперся руками об ограждение и подался вперед, прищуривая глаза, небольшая сабелька, выкованная по его руке, стукнула ножнами по бревну, звякнул и засапожный нож с деревянной рукояткой. Он долго не шевелился, морща лоб и напрягая спину, из-за голенищ сапог показались концы посконных

портов, пожеванные под коленками. Наконец отрок повернулся к воеводе и

похлопал синими глазами, сгоняя с них накопившуюся от напряжения влагу: – Это не дым, воевода Федор Савельевич.

– А чему там быть по твоему? – приподнял тот брови. – Это пыль, – отрок сглотнул слюну. – Густая и рыжая. – Вот те на... – всплеснул было руками воевода и осекся, черты лица

стали медленно каменеть. Он выдавил из себя хриплым голосом, – Дождались, смалявые огаряне, себе подмоги, видать, к нам Батыга завернул, Чагонизов

внук. Гуюку-то наша крепость оказалась не по зубам, и Себядяй умом послабел.

Отрок принялся от волнения бегать пальцами по кафтану со стоячим

воротником, словно нащупывая на нем байдану, снятую перед этим. Воевода, заметив его беспокойство, напустил на себя грозный вид и громко сказал: – Поспеши-ка ты, Торопка, за тысяцким Вяткой, он как раз налаживал

самострелы вон за той глухой вежей, да напомни тысяцкому Латыне, чтобы

дослал отряд ратников к воротной башне с напольной стороны, – огладив бороду

руками добавил. – А потом скачи к княгине Марьи Дмитриевне, пускай сзывает

совет мужей города, пришла пора определяться с обстоянием.

– Грядет сеча великая, так, воевода Федор Савельевич? – зазвенел отрок

голосом, будто тетивой. – Я тятьке тоже накажу, чтобы к брани готовился.

– Тятьке своему молвишь опосля, – нахмурился Радыня. – Исполняй пока, что велено. За ночь горожане успели натащить к взбегам камней с бревнами, натопить

котлы смолы и пополнить запасы ратников мунгальскими стрелами и дротиками, собранными большей частью с крыш и выдернутыми из стен истоб. Своя лучина, годная под наконечники, с тонкими стволами молодых деревьев под копья, давно

закончились, а до леса и до реки с крепким камышом уже никто не решался

добраться. По берегам и вдоль стен носились отряды ордынцев, не устававших