Козельск - Могу-болгусун (СИ)

легкие окситанские требюше на деревянных колесах, покатились к местам в

стене, полуразрушенным предыдущими наскоками и залатанным защитниками на

скорую руку. Они были обвешаны деревянными щитами, нацепленными на них, за

которыми прятались кроме обслуги лучники и копейщики. За визжащей тонкими

голосами ордой, вооруженной с ног до головы, бежали спешенные кипчаки в

кожаных доспехах с лестницами, укрюками и просто с арканами, закрученными в

тугие круги. Открытое пространство вокруг Козельска было все заполнено

скачущими на конях и бегущими людьми с большими головами и маленькими

глазами, невысокими и темными ликом, отражающим только одно чувство –

алчность. И если бы вятичи не обладали железным характером, вряд ли бы

удалось им так долго продержаться на стенах. Первые стрелы просвистели над

шлемами Вятки и Званка, заставив их пригнуться за дощатым барьером и

переместиться в бойницу, ощетинившуюся калеными наконечниками с зазубринами.

Ратники приготовились отражать очередной штурм, но теперь выражение лиц было

куда сумрачнее. Заметив это, Вятка ухмыльнулся и зычно скомандовал: – А ну, ратники-привратники, дружинники богатырские, не все-то вам

сидеть на шеях простолюдинов, пришла пора отрабатывать свой хлеб, – он

повернулся к Званку. – Беги одесную, там отныне будет твое место, а ты

Селята, ступай шуйцей, твоя сторона луговая до вежи с сидельцами в ней

тысяцкого Латыны. А я пойду готовить для охоты засадный полк, не ровен час, мунгальские пороки разобьют ворота или стену, их надо бы запалить.

– Запалим, тысяцкий, не сумлевайся, сколько мы их сожгли – одни

обгорелые стояки вокруг города торчат, – отозвался за спиной кто-то из

защитников. – Надо не выходить на охоту, а допустить пороки до ворот и

облить с навершия бадьями горячей смолы, а потом пустить по ним огненные

стрелы.

– Твоя правда, Мытера, так сожгли окситанскую машину с башни на

напольном конце, – согласился его товарищ, пристраивавший поудобнее колчан

на поясе. – Надо намекнуть Елянке, чтобы она, когда надо, завернула с

бадьями смолы и на наше прясло.

– Вота и славно, – встряхнулся тысяцкий. – А засадный полк все одно

нужен, если поганые разобьют ворота и прорвутся к днешнему граду, он как раз

ударит по ним с ихнего тыла.

– Не разобьют, – не согласились с ним вои. – А разобьют – тут все и

полягут.

Осада крепости ордынцами набирала силу, свежие полки будто получили

приказ – не отходить живыми от стен, и они лезли друг за другом, цепляясь за

каждый выступ, стараясь ужаться в любую щель. Не хватало людей, чтобы

поливать раскосых степняков расплавленной смолой и кипятком, забрасывать

камнями и бревнами, рубить пальцы, успевшие ухватиться за доски навершия, и

сносить головы тем, кто сумел взобраться наверх и завязать сечу на пряслах.

Некоторые из нехристей прорвались до взбегов и даже скатились по ним внутрь

крепости, стремясь достигнуть ворот и отодвинуть железные заворины, чтобы

распахнуть, но там их ждали воротные в доспехах и с длинными прямыми мечами.

Они подпускали к себе ордынцев, размахивающих перед собой саблями, и

опускали на их головы и плечи тяжкую полоску металла, заточенную с обоих

концов, иногда разваливая шуструю фигуру надвое. Но на этот раз силы

оказались неравными, то с одной стороны крепостных стен, то с другой

раздавался тревожный крик о том, что ордынцы разрушили часть укрепления и

скопом хлынули в разлом. Туда спешно направлялся засадный полк, и пока

врагов изгоняли, возникала новая напасть, требующая ее неотложного решения.

Воевода и оба тысяцких будто обросли крыльями, только Радыня был везде и

сразу, а тысяцкие каждый на своем участке, расстоянием от одной воротной

башни до другой. Они подавали команды зычными голосами, но чаще втирались в

ряды воев и начинали творить оружием невиданные чудеса, от которых шалели

как мунгалы, так и защитники. Горожане от мала до велика пришли к стенам, помогая ратникам кто чем мог, некоторые старики, распалившись, подбирали

легкие мунгальские сабли и поднимались на прясла, встречая врагов на краю

стен. Другие волокли по взбегам бревна и камни, чтобы обхватить их на

полатях с разных сторон и вместе сбросить на головы штурмующих, зависших на

лестницах и веревках. Им помогали бабы и малолетки от десяти до четырнадцати

лет, порхавшие голубями между взрослыми и умиравшие от ран тоже по

голубиному – молча. Так-же без жалоб закрывали навеки глаза бабы и молодые

девки, не успевшие походить в невестах. Всюду слышался звон оружия, крики и

визги вертлявых ордынцев, стоны раненных и хрипы умирающих, этот ратный

гвалт затмевался гулом вечевого колокола на церкви Спаса на Яру и

колокольным набатом со стороны церкви Параскевы Пятницы. На колокольнях этих

церквей на большой высоте метались по узким звонницам два тощих

монаха-звонаря и без устали раскачивали языки колоколов, помогая себе