Козельск - Могу-болгусун (СИ)

юртджи, спешившему по лагерю скорой рысью. По лицу приказчика, омраченному

маской печали, можно было предположить, что в войске случилось что-то

серьезное.

– Кадыр, тебе приказано явиться к тысячнику Абдул-Расулле, – еще издали

закричал он. – Сам даругачи будет держать совет.

– А что случилось? – не утерпел с вопросом джагун. – Разве стенобитные

машины уже подтащили к главным воротам Козелеска и пришла пора брать

крепость приступом?

– Они еще в пути, в такой грязи даже кони вязнут по самое пузо, –

подскакал юртджи вплотную к сотнику. – Дело намного серьезней, убит темник

Бухури и нужно будет выбирать на его место нового.

– Вай-тул! Мы только что проводили в последний путь родного сына

Бурундая, – откинулся в седле джагун. – Как это случилось?

– Урусуты пустили стрелу из арбалета. – Но эта стрела огромная! Разве можно было ее не заметить? – Был штурм и было много стрел, – юртджи завернул коня в обратную

сторону. – Я передал приказ, Кадыр, а ты его принял.

Джагун снова подъехал к месту, где должна была стоять его юрта, она

была почти поставлена, оставалось укрыть остов из жердей шкурами шерстью

наверх, чтобы потоки воды не просачивались внутрь, а скользили вниз, и

навесить полог из плотного ковра, заменяющего дверь. В голове у него с

получением известия о гибели темника затеснилось множество мыслей. Он

подумал о том, что нового начальника над десятью тысячами воинов будут

выбирать, скорее всего, из тысячников, потому что все чингизиды были

облечены высшей властью. Значит, среди них тоже должно освободиться место, а

это говорит о том, что тысячника начнут искать среди сотников, и так до

самого низа. Наметилась возможность поймать птицу счастья еще раз, к тому

же, она решила покрутиться теперь под самыми ногами. Кадыр не грешил, он

совершал намаз пять раз в день, соблюдал рузу, поэтому от него отошли темные

дэвы и джинны, преследовавшие его в конце войны, и приблизились светлые

иблисы. Наверняка на совете будет присутствовать хан Гуюк, ему понравилась

дерзость, с которой вел себя Кадыр перед джихангиром, об этом Сиятельному

доложили люди из окружения саин-хана. А джагуну о благоволении к нему

Гуюк-хана рассказал юрджи, принесший весть о смерти темника Бухури, и

обошлась она Кадыру в несколько лисьих шкурок. Значит, надо немедленно

совершить что-то такое, чтобы начальник левого крыла войска снова обратил на

него внимание. Кадыр хотел было отправиться к тысячнику и заявить, что он с

сотней отказывается от отдыха, пожалованного ему Сиятельным, и готов хоть

сейчас сделать вылазку к крепости Козелеск, чтобы закрепиться на стенах и

дать возможность воинам орды ворваться в город. Но трезвая мысль, прятавшаяся в уголке сознания, подсказала, что на никчемном геройстве может

оборваться жизнь самого героя. Если стены городка оставались неприступными

вторую неделю, это говорило о многом, в первую очередь, о безрассудности

задумки. Кадыр пустил коня по кругу, машинально теребя поводья и забыв о

юрте, возле которой продолжали возиться воины сотни. Он долго не мог найти

предлога, чтобы можно было зацепиться за нужную нить, ускользающую в

призрачные мечты, и вдруг перед глазами возник бородатый образ урусута, с

которым довелось поговорить на днях. Тот жил в деревне под названием

Дешовки, возле которой стали лагерем полки убитого темника Бухури.

Сиятельный запретил трогать жителей, желая выказать им тем самым доверие за

предоставленные дома и дележку припасами, поэтому мужики с бабами ходили по

улицам без опаски. Кадыру донесли, что кто-то из хашаров обмолвился о

кладовой, снабжавшей крепость необходимым, будто она находится недалеко, но

добраться до нее по распутице почти невозможно. Монголо-татарское войско

находилось на голодном пайке, каждая горсть зерна ценилась на вес золота, и

любая информация о продовольственных запасах в городах и весях урусутов

поступала сразу главным военачальникам, а небольшие отряды рыскали во всех

направлениях. Хашара вскоре прикончили урусуты же во время очередного штурма

стен, а к Кадыру привели того мужика, чтобы он мог выведать у него, где

находится склад. Он беседовал с ним через толмача, не нанося увечий и других

ран, но мужик упорно талдычил о том, что он человек маленький и княжьи

игрища с припасами для осажденных горожан ему как потемки. Джагун отпустил

тогда урусута домой, а сейчас вдруг вспомнил его смелое лицо с плутоватыми

синими глазами и усмешку презрения, кривившую большие губы. За мимикой, оскорбляющей воина орды, крылась уверенность в том, что никто из ордынцев не

посмеет нарушить приказ Гуюк-хана о неприкосновенности жителей деревни, и

что мужик знает местонахождение кладовой не по наслышке. Наверное, ведали об

этом все урусуты, но предпочитали уносить тайну в могилу, будто кто-то

неведомый, имеющий над ними безграничную власть, запечатал им рты печатями.