Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)

Посреди Фёстхолда выросла, разрушив Великую обсерваторию, новая Башня; король и драконорожденная исчезли, а королеве пришлось разгребать завалы. Она не могла признать, что выжила чудом, что её пощадили и вытащили за шкирку, словно щеночка — и ничего толком не объяснили. Это было бы (политическим) самоубийством, а умирать Риннала не собиралась. Ей требовалось удобоваримое объяснение — правдоподобное, но не истинное, — а для этого нужно было во всём разобраться.

Что-то Риннала уловила сразу, что-то — постепенно распутывала, а о чём-то могла только догадываться…

Мэва считала, что её предки были драконами, пришедшими в мир из предыдущей кальпы — теми из них, кто выбрал, как Исмаалитхакс-Исграмор, стать людьми. Для победы над Алдуином ей пришлось вспомнить то, чего с ней никогда не случалось, и смертная сущность Мэвы не выдержала этих не-воспоминаний. Драконорожденная слишком изменилась, слишком много увидела и узнала; она оставалась человеком столько, сколько потребовалось, как и обещала Риннале — пока не перестала.

Сделалась джилл-драконицей, что помогает Аури-Элю чинить минуты?

Ушла, так или иначе…

Тела в развалинах не нашли — ни одного тела, и Риннала, сокрушительно овдовевшая, уверяла всех, что её муж пожертвовал жизнью, чтобы подарить Фёстхолду — и всему Саммерсету! — новую Башню.

Не было никого, кто мог бы оспорить её слова. Башня пульсировала силой — ещё не изученной, не прирученной, но неоспоримой — и узнавала Ринналу, откликалась послушнее, чем на призывы куда более могущественных чародеев.

Башня дразнила, скрывая ответы, но у Ринналы были свои гипотезы.

Во время Сопряжения Планов Маннимарко стремился получить силу Князя даэдра, а в третью эру нацелился на аэдрическую божественность: стёр себя как того, кто вышел из материнской утробы, перекроил наживую свою историю, вписал себя в самое рождение мира… Совершил великий обман, но не пошёл на великую жертву и оттого застрял на полпути.

Заполучив себе тело, он попытался найти новый путь — и что-то у него получилось. Имя “Анкано” как будто само собой стиралось из памяти и документов; ему на смену пришёл Король — богоравный герой, чей культ набирал силу.

Как и старые боги этого мира, Король ушёл, врос в кости земли — бездеятельным, бестелесным и труднопостижимым. Но Риннале не надо было видеть, чтобы знать: когда эта кальпа закончится, он проснётся — и снова изменится…

Об “Анкано” врать было привычнее и проще, чем о Мэве: ничего более состоятельного, чем “она, наверное, улетела”, Риннала не могла рассказать. Но никто и не спрашивал: пока на континенте агонизировала, разваливаясь на части, Империя, на Островах готовились к выборам верховного монарха.

На возрождённый титул Риннала не претендовала: королева-небарра держала Фёстхолд в стальной хватке, но замахиваться на большее было бы слишком дерзко. Кандидаты, впрочем, искали её дружбы: Жемчужная башня поддерживала не только мироздание, но и влияние Ринналы Карудил.

Хорош оказался прощальный подарок…

Риннала, отослав служанку, прошествовала на балкон. Под ней простирался Фёстхолд, расцвеченный нежностью утра, увенчанный бело-жемчужным шпилем — наследство для… Ремана? Горантира?

Обычного мальчика: в этом она себя убедила.

Риннале недоставало щедрости Мэвы, объявшей весь мир, но ради сына она готова была всю жизнь стоять на страже Красы Рассвета.

Такими стали её невеликий обман и невеликая жертва — и бремя обычной смертной женщины.