Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)

— Не очень-то хорошо, что альтмерскую королеву выдаёт замуж нордка, — поддразнивала Мэва, подливая им обеим вина, — так что вашим, наверное, лучше считать меня не человеком, а вестницей Акатоша.

Хмель был тому виной или безмерная, в кости просочившаяся усталость, а Риннала нашла в себе смелость, чтобы спросить её:

— Сколько в том правды? В драконовости твоей, в связи с Аури-Элем? Как это… изнутри?

— Не думаю, что смогу объяснить словами. Это как вспоминать… то, что со мной никогда не случилось, потому что Исмаалитхакс выбрал стать Исграмором. Не знаю, к добру или к худу, но во мне куда больше от джилл, чем от дрейка (2).

— Джилл — это же… — Риннала замялась, перебирая заученные в детстве формулировки: память у неё была превосходная, но нужная всё никак не давалась в руки. — Джилл — абстрактное понятие, описывающее инертность временного потока: силу, стоящую за его стабилизацией, — нашлась она наконец.

Мэва моргнула — ресницы у неё были светлые-светлые, как лепестки подснежника, — и медленно проговорила:

— Джилл чинят минуты, верно. Как в тот раз, когда твой жених стёр себя как того, кто вышел из материнской утробы, и наново высек как кость земли… Знаешь, почему у него ничего не вышло?

Риннала кивнула, заворожённая, и Мэва ответила: “Шор показал, что не бывает иначе: нужен не только великий обман, но и великая жертва”.

Слова её, минуя все органы слуха, отпечатывались прямо на сердце.

V.

В Коллегии её знали как “Брелину Марион”… Брелина была не первой маской, которую Риннала надела в изгнании; не самой удобной, не самой любимой и даже не самой ноской — под некоторыми Риннала жила десятилетиями, — но она стала последней и, может, поэтому не отпускала? “Брелина Марион” соединяла её с той несчастливой, но лёгкой в своей несчастливости эрой, когда на её плечах ещё не лежала ответственность за весь Саммерсет.

Время нельзя повернуть вспять или замкнуть в кольцо, но оно может сделать виток по спирали — и у Ринналы, вернувшейся вдруг к началу, голова всё никак не переставала кружиться.

Война пролетела в одно мгновение — расцвеченная драконьим пламенем и сиянием Ока Магнуса; наполненная перебоями со снабжением, непрочными временными альянсами и кипами памфлетов, отпечатанных на паршивой бумаге.

Риннала знала, что ей не место на передовой. Она воевала со вдохновением и азартом, с альтмерской расчётливостью и данмерской безжалостностью — но по-другому; воевала не как солдат, но как алхимик: взвешивала, измеряла и перераспределяла территории, торговые льготы и династические союзы.

Под её руками из разрозненных элементов рождалось целое, которое обладало свойствами, не присущими ни одной из его частей: из тинктурированного терпения, кристаллизованной страсти и сублимированного возмездия — крушение Талмора.

Война была стрелой, выпущенной в цель, и Риннала летела так же — просто и прямо, решая конкретные задачи и поражая врагов, что оказывались у неё на пути.

Мирное время регулярно ставило её в тупик. Риннала держала лицо и намекала на “железную выдержку, закалённую в горниле дворцовых интриг” — или рассказывала что-нибудь про “королевскую кровь и королевскую волю”, — но правда заключалась в том, что беглянкой она была в разы дольше, чем принцессой, и, даже вернув своё имя, всё ещё не могла отрешиться от прежнего образа мысли.

Теперь Риннале нужно было заботиться не о выживании, а об управлении королевством, о чём она, если честно, имела довольно смутное представление. Её, конечно, готовили — две сотни лет назад, для мира, который с тех пор изменился непоправимо, — приучали ко власти и знакомили с государственными делами; наследником был Горантир, однако и принцессе Фёстхолда не следовало уподобляться красивой кукле. Она обязана была разбираться в политике, в экономике, в дипломатии, и учили её соответствующе — с ра’атимовской изобретательностью и карудильской обстоятельностью.

Однако теоретические познания оказались плохой заменой практике, и Риннале приходилось двигаться ощупью. Кровь не вода, но и не ключ Ноктюрнал, как по волшебству отверзающий любые двери — и королевская, древняя кровь, впитавшая пепел Ресдайна и золото Островов, ничуть не помогала возобновлять прервавшиеся поставки пеньки.

До-талморский Саммерсет долгое время был конгломератом самостоятельных королевств — союзных, объединённых общими идеалами и общим прошлым, но свято держащихся за свою независимость… в составе Империи, верно, но на эту досадную мелочь альтмерские супрематисты успешно закрывали глаза не одно столетие.

Верховного короля — или верховную королеву — на Островах не выбирали очень давно: не было ни внутренней необходимости, ни внешнего стимула, ни подходящего кандидата, которому бы хватало воли и власти, чтобы за это взяться. Талмор же мыслил иными категориями: объединил Саммерсет под эгидой единого Доминиона, перестроил законодательство, централизовал управление…