Козлоногий Бог

Джелкс выполнил просьбу и уселся на кровати, в ногах, пока Хью вытирал мокрую от пота грудь.Он гадал, как много Хью вспомнит о произошедшем; насколько плотный контакт состоялся между двумя режимами сознания. Но в невыразительных серо-зеленых глазах Хью не было и проблеска узнавания, поэтому он подождал, пока полотенце, насквозь мокрое, не будет отброшено прочь, и затем, затушив свечу, пожелал своему гостю спокойной ночи.

На следующее утро Хью проснулся совершенно нормальным, не помня ничего о каких-либо происшествиях прошедшей ночи. Однако ему не терпелось снова вернуться в музей и договориться о том, чтобы сфотографировать изображение Амброзиуса из иллюминированного псалтыря.

— В таком большом городе должен быть фотограф, способный взяться за эту работу, — сказал он. — Если бы вы связались для меня с мисс Уилтон, мы бы съездили и разобрались с этим.

Джелкс посмотрел на него. Почему для этой работы требовалась мисс Уилтон? Почему он не мог поехать туда один?

— Она сможет подойти к телефону?

— Думаю да, если только ей его не отключили.

— Почему его должны были отключить?

— Ну, в последнее время ей приходилось туго, так что возможно ей пришлось обойтись без этого.

— Как вы думаете, она позволит мне подключить ей его снова? Было бы очень удобно, если бы он у нее был. И да, Джелкс, позволите ли вы мне поставить телефон и здесь тоже?

— Господи, да вы закончите работу раньше, чем здесь появится телефон. Не забывайте, что имеете дело с правительственным департаментом.

— Ничего страшного, я могу подстегнуть их. У меня есть друзья в высших инстанциях.

Джелкс отправился за Моной, пока Хью ходил за машиной. Придя к ее дому, он переступил порог парадного входа, когда Мона впустила его, и закрыл за собой дверь.

— Дорогая моя, — сказал он. — Нас ждут чертовски сложные времена. Прошлой ночью Амброзиус явился самолично.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Мона, которую напугало и его поведение, и его слова.

— Я подумал, что Хью заснул, забыв потушить свечу, и пошел к нему. И он проснулся и начал говорить об Амброзиусе — подозреваю, что он ему снился — и секунд на пять Хью сам стал Амброзиусом, и, Господи, он так напугал меня! Он вообще меня не узнавал и казался свирепым, как ястреб. Я обратился к нему на церковной латыни и он ответил мне. И затем он снова стал собой, и слава богу, ничего не помнил об этом с утра.

— Если это произошло один раз, то это произойдет и снова, дядя Джелкс, особенно если он переберется на ферму. И что тогда будет?

— Одному Богу известно. Мне нет. Мы должны следить за ним и делать лучшее из того, что мы можем. Если бы он посмотрел на тебя также, как на меня, ты бы убежала за милю. Должно быть, он был кошмарным приором.

Мона поднялась, взяла свое кожаное пальто и шлем, и они пошли вместе в магазин, возле которого на тротуаре и обнаружили Хью, возившегося с машиной. При их приближении он выпрямился и поприветствовал их в своей обычной робкой манере, словно школьник, приветствовавший свою семью на публике — испытывая от встречи с ними гораздо больше радости, чем осмеливался показать. Это была странная сцена. В ней был старый Джелкс в своем древнем пальто на фоне ветхого, блеклого фасада своего магазина, с которым они оба, он и магазин, были настолько бесцветными, что с небольшого расстояния могло показаться, будто он растворяется на его фоне и исчезает под слоем Лондонской копоти, покрывавшей их обоих. В ней также была Мона Уилтон, красивое яркое кожаное пальто которой окутывало ее от подбородка до голеней и позволяло видеть лишь пару древних коричневых башмаков на ее ногах, милосердно скрывая под собой потертый, пыльный джемпер и юбку. И, наконец, здесь были Хью Пастон и его машина. На Хью было хромовое кожаное гоночное пальто; его машина была яркого, но потертого голубого цвета, на которой все еще были видны большие черные цифры, отличавшие ее от других в знаменитом гоночном заезде. Блеклая улица и еще более блеклый продавец сливались в однообразную серую массу, но Хью, Мона и машина выделялись на общем фоне, словно ярко раскрашенные виньетки в иллюстрированных рукописях древних монахов. Старому книготорговцу, стоявшему позади и смотревшему на них, казалось, что все, к чему прикасался Хью Пастон, в тот же момент раскрашивалось в яркий цвет. Его собственная жизнь; жизнь Моны; серая ферма на лысом холме — все внезапно становилось ярким, интересным, рискованным. Это было настоящим прикосновением Пана, подумал старик со вздохом, и чем же, черт возьми, все это могло закончиться? Хью мог контролировать это не больше, чем заход солнца. Всем заправлял Пан.