Крабат, или Преображение мира

«Я дал вам землю, чтобы вы были сыты, — сказал Райсенберг. — Так что с меня взятки гладки».

Они были сыты только до сретенья, а где особенно много рук тянулось к горшку с картофелем, то и до крещенья, и люди сказали: был волк, волком и остался.

Вольф Райсенберг прослышал, что из картофеля можно гнать спирт и делать водку. Он призвал Крабата к себе и сказал: «Ты меня обманул! Почему не сказал сразу, что картофель очень полезная вещь».

«Ты еще захлебнешься в своей водке, Вольф Райсенберг», — ответил на это Крабат.

Но тот только рассмеялся: «Один из нас, Крабат, один из нас!»

Крабат пошел к своему другу Якубу. Мельник сидел на груде мешков с отрубями и играл на трубе воинственную песню — про звон мечей и геройскую смерть на поле боя. Бутыль, присланная ему Райсенбергом, стояла рядом пустая. Глаза у мельника были стеклянные, и песню он играл с чужого голоса.

Племянник все говорил и говорил, но не просто так, без всякой цели, он давно знал, что картофель — полезная вещь, если попадет в хорошие руки. В пальцах он держал карандаш, и карандаш быстро и ловко набрасывал на бумаге цифры, а сам он продолжал говорить, прикладывая карандаш к губам. Но Ян Сербин уже не слушал его, он прислушивался к спору между Лоренцо Чебалло и Антоном Донатом. «Один эксперимент еще ничего не значит, — говорил Чебалло, — ничего еще не доказано».

«Доказано, что мир должен быть изменен, — возражал Донат мягким проповедническим тоном, который он усвоил с тех пор, как перестал в глубине души сомневаться в своем учении. — Доказано также, что людям не на кого надеяться, сделать это должны они сами. Не бог, не царь и не герой. Значит, надо изменить людей».

«Эксперимент на себе самом в этом случае, возможно, не что иное, как самовнушение, — сухо возразил Чебалло. — Если не шарлатанство и дешевый ярмарочный фокус», — язвительно добавил он, не удержавшись.

«Вы оскорбляете моего друга точно так же, как его оскорбляет его собственный племянник. Сербин вел свои исследования в интересах всего человечества, ради того, чтобы оно изменилось к лучшему, он заставит таких людей, как вы и этот парень, петь с его голоса!»

Ян Сербин не дослушал Доната до конца, он сказал: «Хорошо, я сделаю твоих родителей счастливыми».

«Это и вправду в твоей власти?»

«Вполне».

«Только чтобы они ничего не заметили».

«Люди меняются, не подозревая об этом».

«Великолепно, — сказал Кристер Гёрансон. — Но в то же время и как-то страшно».

«Не страшно, если это делается ради их блага», — ответил Ян Сербин.

Что понимать под благом, он знал теперь совершенно точно, сомнений больше не было.

Симпатичный сосед Сербина по купе, приезжавший отдать дань благодарности старому епископу, после этого разговора в тот же вечер улетел частным самолетом. Он увозил с собой запись беседы.

После его внезапного отъезда бывший епископ спросил у своей супруги, которая была на несколько лет моложе, не помнит ли она этого человека по прошлым годам.

Супруга ответила, что он очень многим помог стать на путь истины.

«Я счастлив этим сознанием», — сказал епископ. Он взял со стола тонкую фарфоровую чашку со слабым чаем и поднёс ее к губам. Рука его немного дрожала, и чаю в прозрачной чашке передавалась эта дрожь.

Глава 10

Если люди не видят того, кто постоянно вторгается в их жизнь, они создают образ этого человека в своем воображении. Поэтому одного из ПЯТИ или всех пятерых вместе часто принимали за Райсенберга. Но еще чаще, чем эта путаница или почти мистическое совпадение, возникавшие не случайно — скорее всего, кто-то намеренно вводил людей в заблуждение, — полмира будоражили разные слухи о Райсенберге. По одним — это был больной раком старик, ожидающий своей смерти где-то во дворце, или на бороздящей моря роскошной яхте, или в простой охотничьей хижине; по другим — меланхоличный молодой человек, который носился с мыслью передать все свое состояние — как предполагали, оно равнялось сумме национального дохода четырех богатейших стран — на благотворительные цели, а самому улететь на космическом корабле к звездам, в их туманную беспредельность. Во всех этих слухах не было ни малейшего намека на то, что ПЯТЬ имеют какое-то отношение к Райсенбергу и что между самими пятью существует связь.

На самом же деле, связь ПЯТИ — СЕМИ или ДВЕНАДЦАТИ, кто, кроме НЕГО, знал их точное число? — с Райсенбергом походила на связь архангелов с Иеговой: они были на короткой ноге со своим господином, но ОН видел в них только говорящее орудие, выступая от ЕГО имени, они были безымянны перед НИМ; под номерами они были вездесущи, но в человеческом обличье боялись зубного врача; обладали частицей ЕГО всемогущества, но все пятеро были бессильны; они были необходимы ЕМУ, но заменяемы, как лопнувшие шины, — короче, это были ЕГО творения, созданные, чтобы каждый день воскрешать ЕГО заново.