Крабат, или Преображение мира

Они были безымянны, но обладали множеством имен, ТРЕТИЙ, например, называл себя Фридрихом Иоханесом Камишом, друзья звали его Ф. И., а его сотрудники — Человеком Будущего. Он был сгустком энергии, его девиз: час потерянного времени в сутки создаст в итоге дефицит в три года — был широко известен во всем мире, так как он при каждом удобном случае напоминал об этом. В отличие от тех людей, что руководствуются нравственными принципами, Каминг строго придерживался только своего девиза: спал шесть часов в сутки и не тратил зря ни одной минуты остального времени.

Он и сейчас не тратил его впустую — дважды внимательно прочитав донесение СПУТНИКА, он распорядился: замок в горах и дом на Голубом острове должны быть готовы, чтобы принять ученого, — и вылетел в Форт исследований Омега Дельта.

Форт, расположенный в труднодоступной местности, занимавшей десять квадратных километров, находился под слоем земли и бетона, который лифт преодолевал за тридцать секунд, и был защищен сверхмощными лучами, не пропускавшими внутрь ничего, даже бабочку или маленького жучка. Лучи ловили все живое и превращали в неорганическую субстанцию.

Очень мало людей знало о том, что происходило на Омеге Дельте, всего не понимал даже ТРЕТИЙ, он мог лишь догадываться, что будущие научные открытия ученых форта должны затмить все, чего достигли атомная физика и космонавтика. Здесь работали над тем, чтобы в неслыханных масштабах ускорить процесс эволюции и создать в лабораториях формы жизни, на которые природе пришлось бы затратить миллионы лет.

С ощущением триумфа, к которому все же примешивался оттенок подавленности, ТРЕТИЙ наблюдал, как возникают предпосылки для осуществления его формулы: «Человечество сможет выжить, только если люди будут счастливы, а счастье — это когда все довольствуются тем, что у них есть». Возможность получения счастья биологами и химиками из реторты теперь не была уже фата-морганой. Мир, возвращенный к порядку, в котором живут только довольные люди, — это мир счастливых людей, думал ТРЕТИЙ, и начал во время полета диктовать новую главу своей книги, над которой работал уже несколько месяцев. Книга пока носила условное название «Мысли об идеальном устройстве общества». ТРЕТИЙ не сформулировал еще ясного и точного определения структуры этого общества: все бывшие в употреблении термины казались ему тривиальными, а он стремился найти слова, которые, с одной стороны, могли бы стать священными, с другой стороны, четко обозначили бы основные принципы этого общества: неприкосновенность собственности, бесклассовость, разделение общества на четыре группы — потребителей, деятелей искусства, производителей и правителей.

Хотя он чувствовал, что в данный момент сумел бы доходчиво осветить весьма сложный вопрос, как соединить незыблемость установленного порядка с довольством всех граждан, и разъяснить все это миллионам людей из самых низших слоев общества, он не включил стоящий всегда наготове диктофон. По его часам, которые он никогда и нигде не переводил на местное время, наступило время сна, а он считал, что работать в эти часы непродуктивно.

Однако нечего было и думать о том, чтобы заснуть в самолете. Он откинулся в кресле, сложил руки на животе и, прикрыв глаза, стал перебирать в уме возможности, которые дает человеку ночная жизнь. Не ему самому, а человеку вообще. Ему доставляло удовольствие и даже, пожалуй, приносило душевное успокоение, когда он позволял своим мыслям скользить без определенной цели, широко и свободно. Журналисты, возможно, назвали бы его рассуждения циничными, но что они знали о том, каков ТРЕТИЙ на самом деле, что они знали о душе Великого Человека, который лежал сейчас, вытянувшись в кресле и сложив руки на животе, обтянутом жилетом.

Ночью можно делать многое: спать или не спать, рассуждать об относительности теории относительности, каяться в грехах, замышлять преступления, надеяться на то, что будет мир, или бояться, что прекратится война, произносить или слушать речи, вспоминать, какие речи ты слушал в своей жизни, подсчитывать, сколько пользы или вреда может принести человеку одна минута услышанной им речи. Можно думать — и говорить — вне времени и пространства все в одну ночь, как будто ты Христофор Колумб или Пауль Клинкербюль, умерший в тысяча девятьсот пятьдесят первом году и похороненный на северном кладбище своего родного города, блок Ц, ряд девятнадцать, могила номер семьдесят три, все аккуратно, в строгом порядке, как в театре: партер, ряд, место — или как на большом конгрессе: ярус А, второй ряд, кресло пять.

Все аккуратно, в строгом порядке, прочно и просто смехотворно, по-детски смехотворно, в сравнении, например, с тем моментом, когда два космических корабля обнаруживают друг друга где-то около далекой звезды Веги и сообщают по радио свои координаты во времени и пространстве, и в одну и ту же секунду у одного оказывается ночь, а у другого день, и их сутки по земному времени пробегают за восемьдесят восемь минут.