Краеугольный камень

– Я как узнал, что Саня хочет избу забрать на новое место, подумал: а я-то, старый пентюх, чего думкал раньше? Согласился, дубина стоеросовая, чтоб спалили дедову избу. Дедову! Наследную! Вон она, на соседней улице, догорает, бедняга. Эх, чего уж!

– Я б тоже мог. Но чего-то не скумекал, верхогляд.

– А я вечером сыновей и зятьёв скличу: спробуем чего-нибудь сообразить.

– Сообрази, сообрази. Задуй поднажмёт – вот тебе и сообразиловка вся вылетит в трубу.

– Нам всем раньше надо было мозги включать.

– Мужики, слухаем сюда! В темпе демонтируем венцы, полы, окна, двери и – в кузов всё птахинское богатство, до последней щепки. Жесть, стропила, матицу, стояки с кровли собрать, аккуратно уложить в кузов, – прямо сейчас! И первым рейсом отправим на Новь. Нынче же погрузим и утартаем, куда хозяева укажут, все брёвна и половые плахи. Вскорости, кстати, ещё пара бортов прибудет, – директор обещал. Но нам – не забыли? – на смену к лесосеке пилить тридцать кэмэ с гаком. План, сами знаете, – он наш пан: размусоливаться и расшаркиваться с нами не будет, копейкой, ровно кнутом, проучит. А копейка к копейке – рупь, братцы. Соображать надобно! О-о, морфлотец наш! Здорово, Санёк, здорово, родной! Дай пообнимайкаю тебя! Ух, какой крепкий и бравый ты стал, а уходил-то, помню, малец мальцом! Катюшка, племяшка моя, рад тебя видеть рядышком с Саней. Чё вся пыхнула жаром? Щёки-то, щёки-то – нашенские, родовые! Со свадебкой, ребята, не тяните. Гульнё-о-м на всю губернию! Гарь, слышь, Санёк, с венцов потом на месте обдерёшь лопатой или чем другим – и ещё сотенку годов простоит твоя изба. Вижу, венцы не шибко чтоб попорчены – листвяк, нашенский листвячок, соображать надобно. Внукам, правнукам, глядишь, сослужит изба верную службу. Ладно, хва языками упражняться и смолить табачок, – всем по места! Три часа даю на разборку. Ни минуты больше. Потом трое останутся на погрузку-разгрузку, а остальные – на вахту. Ясно?

«Прок? Выгода?»

– Так точно, товарищ енерал медведей и лесорубов!

– Если понятно – всех сдуло к избе. По пять человек на каждую сторону с пристроями. Да не пролетите мимо, а иначе мордой огород пропашите.

– А чё, можа, и посадочную нынче в Единке сорганизуем?

– Ага, держи карман шире.

– А охота в родимой земельке повозиться, понюхать её напоследок.

– Понюхаем все. На том свете.

– Пока живёшь – живи, парень.

– И даже запаху портянки радуйся. А о том свете, скажи, кому чего известно? Молчишь. Вот оно чего!

Люди облепили избу, и казалось, что закрыли её своими телами от любых невзгод и неожиданностей.

Работа зачалась с разгоном и в быстроте своей, и в проворстве, бойкости не унималась до той поры, пока последний венец не был снят и пронумерован, пока последняя доска не была оторвана и пока последняя птахинская щепка, нужная хозяевам, не была уложена в грузовик. Кому покурить приспичивало – на ходу пыхали дымком. Если разговоры – только о деле, а так – молчком большей частью. Это были умельцы, спецы, дерево, древесину, столярное и плотницое дело ведали сыздетства. Они знали от и до, что и как нужно делать.

Неожиданно ветер – тише, тише, ниже, ниже.

И нет как нет его, словно бы и не было сегодня вовсе.

«Чудеса!»

– Братцы, Задуй-Задуевич углядел муравейником двинувших людей – спужался старый пень. Подумал, верно: и мне, как пожару только что, хребет сломают, спрячусь-ка я подобру-поздорову в своём логове и тишком в ладошку буду дуть, себя, любимого, лишь тешить.

– Умён!

– Задуй – мужик неплохой. Он и помогал нам не мало. Потерянные лодки, к примеру, с того берега и с островов подгонял к нашему, помогал нам быстрее доплыть, брёвна сбивал в кучу, а мы их хомутали и дальше гнали, стаи рыбёх подхлёстывал к нам в сети. Нет, он молодец.

– Ему бы бабу – глядишь, меньше на дурь и пустое озорство тянуло бы нашего заскорузлого холостяка.

«Муравейником, сказал, двинули мы? Все, на диво, едино чувствуем и осознаём жизнь. И не надо нам ничего навязывать. Само, миром дело решится, если что».

– Бабу, говоришь, ему? Вот и отдай свою!

– Ага, разбежался!

– Эй, там на барже́: хорош лясы точить! Тянем вниз венец!

– Заходи, зараза, справа, а ты – слева! Чё, мужики, не понятно-то?

– Оп-па-на! Словил!

– На ход, на меня, куда ворочаете, растяпы, криворучки!

– Ё тебя!

– Я хотел как лучше.

– Ты не лучше делай, а правильно.

– Эй, вы чего там пялитесь на нас? Шустро подавайте следующий венец!

– Да уж и так… из кожи вон!

– Кожу, ладно уж, пожалей, а себя – ни-ни!

– Юмористы, как погляжу на вас!

День обещался быть погожим, с высоким небом и далёким проглядом в речные и таёжные приволья. Блескучая, тихая Ангара улыбчивой, своей редкостной зеленцеватой синью поглядывала на суетившихся, занятых людей, даже течение её казалось призастывшим. То ли прощалась с единковцами, то ли просто любовалась ими, – ведь столько всего вместе было прожито и видано!

Два женских голоса высоко и нежно затянули:

Ходят кони над рекою,
Ищут кони водопоя,
А к речке не идут —
Больно берег крут.