Краеугольный камень

– Да без тебя сечём – чё, начальничек, базлаешь! Один ты тут, что ли, такой, через колено бы тебя, ответственный и совестливый? Разуй шары: мы тоже люди-человеки!

«И действительно, чего я раскомандовался, как у себя дома!»

– Пойми, брат, не до речей и споров. Действуем! Одной головой, одним сердцем, одним дыханием. Не просто высокие слова, а именно так сейчас и надо поступать и жить нам всем. Как один человек. Не обижайся: я – для добра, для дела. И мы, вижу, с тобой всё же за одно. Правильно?

– Мать-перемать! А ну-ка, эй, дай мне свою совковую лопату, чтоб подцеплять так подцеплять зараз не меньше кучи. О, лопа́тушка – широченная старуха, металл ржавый, но ладный, не иначе в царские времена смастерено. А тебе, молодому, на-кась узенькую штыковую. Была не была! Вдарим по бездорожью и разгильдяйству!

«Ох уж эта наша неизбывная русская повадка – не дело делать, а говорить о нём. Долго и вдохновенно. Но всё равно мы молодцы: никто не стоит, не притворяется работающим, хотя и верить, думаю, не каждый верит в наше общее дело – спасти избу».

«Подумать только: ведь просто изба, ничем особо не примечательная, а сколько чувств она в нас подняла, помогла друг перед другом распахнуться, по-доброму, и по-всякому тоже, потолковать за жизнь. Нет, не просто изба – душа-изба!»

– Э-э, братцы, други, где моя лопата, кто прихватил её? И глазом не успел я моргнуть – нет как нет орудия труда и геройства! Имейте совесть – отдайте! Мне что, горстями носить землю?

– Носи!

– И ртом хапай заодно!

– А может, ещё каким-нибудь местом?

– Не помешает.

Стена, обращённая во двор, к горящему сараю, уже вся полыхала, однако по большей части мхом, паклей, на натёках смолы и, пока что искорками и хвостиками пламён, по углам на щепках и расколах в вырубах, на оконных наличниках, по навесу перед входной дверью.

Ветер в который раз надавил – и кровлю избы на огороде покосило. Она трещала, скрипела, покачивалась и, наконец, обрушилась. Двор и все постройки густо, наглухо забило искрами и чадом.

Люди в дыму с чёрными, как вороньи перья, хлопьями друг друга не различали, но каждый уже хорошенько осознал своё место и дело.

Огонь в горнице землёй загасили быстро: мох выгорел в первые же мгновения, и жару от него оказалось недостаточно, чтобы занялось дерево стен и полов. Поднесли первые ёмкости с водой – окатили забор, чтобы отрезать пал, напиравший с огорода. Незамедлительно стали действовать лопатами, перегребая и размётывая по пожарищу сыроватую, глинисто-липкую землю.

– Ещё, ещё воды.

– А вы землю – туда, туда.

– И вон туда, други, не помешает.

– Сами, начальник, с усами.

– Не сомневаюсь. Но при всём при том подсыпь-кась, пожалуйста, вон туда.

– И туда – тоже!

Вода лилась, земля сыпалась – огонь замирал, слаб, даже потухал, древесная гарь вскипала паром и дымом. И секундами казалось возможным невозможное – удастся-таки одолеть пожар, спасти избу.

Однако ветер уже не просто дул – он, казалось, точно живое, мыслящее существо, торжествовал, неистовствовал, и огонь неизменно и коварно воскрешался там, где удавалось его загасить, настырно и вроде как даже продуманно захватывал новые пространства и поверхности. Вихри наметались, напирали прибоем за прибоем, возникали внезапно справа и слева, спереди и сзади и даже, чудилось, сверху и снизу, – отовсюду.

«Впрок!»

«Наука!»

«Смысл жизни!»

«Хватит чирикать!»

Порывы – жёстче и шире, передышки между ними от раза к разу – короче и порой до считаных секунд. Однако чувствовалось, что этот всемогущий и своевольный лесной разбойник Задуй-Задуевич вот-вот подойдёт к черте своего последнего издыхания, иначе дул бы, хотя и, как сейчас, сильно, наступательно, но тем не менее ровно, без приумножения рывков, не психуя. А потому надо продержаться. Может, минуту, две, три, может, немного побольше. Продержаться нужно во что бы то ни стало, не отступать ни в какую.

Верилось и ощущалось: ещё немного, ещё чуть – и стихия захлебнётся в своей собственной лютости.

Но снова и снова нахлёсты, коварные и непредсказуемые развороты, зигзаги ветра, и огонь всюду вспыхивал ярче и яростнее, трещал и опалял лицо даже на немалом расстоянии от пожара.

Глава 61

«Нет, старайся не старайся, а не спа-сё-о-ом!»

«Если же быть тому – не прощу себе никогда!»

«Да куда ты денешься, герой!»

«Цыц!»

– Сюда, сюда побольше земли.

– Не надо сразу из ведра швырять на стену: пойми, не долететь такой тяжести до цели и вполовину.

– Горстями набрасывай, сбивай пламя.

– А ты, братишка, водой хвати из ведра целиком вон туда.

– Отлично!

– Эх, зашипел, засопел зловредина Задуй-Задуевич, не нравится ему наше подношение!

Люди устали, вымотались, нахлебались дыма и гари, черны, некоторые уже в лохмотьях обгорелой одежды.

Ноги заплетаются, не идут, не бегут.

Глаза заливает и точит пот.

Кто-то спешил, морщась от натуг, подломился в коленях и рухнул под забор. Бледный, в смертных прозеленях на опухшем лице, не может отдышаться.

– Парни, помогите подняться.

– Лежи!

– Работничек нашёлся!

«Не спасти, как ни старайся, хоть наизнанку вывернемся».

«А ну разговорчики в строю!»