Краеугольный камень

«Да, нас поддерживал и вёл в гору по той неверной, корявой дороге наш дух. И вчера и сейчас, на пожаре и на разборке избы, он тоже со всеми нами. Однако что такое дух? Как измерить его силу, степени, обличья проявления, что ли? От верующих слышал, что дух якобы есть образ существа божьего в каждом человеке. То есть каждый человек хотя бы немножно, но бог. А бог, для них самоочевидно, – это сила сил. Не знаю, не знаю. Я матёрый атеист и никогда не верил и не поверю в поповские бредни, однако дух в себе чую. И в других людях чую, и в верующих, и в неверующих, и в правильных, и в неправильных личностях, – во всяких разных. Но что, что, наконец-то, такое сам дух? Может быть, дух и совесть одно и то же и только в оттенках различаются, а потому и называются разными словами? Как понять?»

Валенки да валенки,
Эх, да не подшиты, стареньки.
Нельзя валенки подшить —
Не в чем к миленькой сходить…

«Вот она, жизнь! А ты в какие словесные красивости, а значит, в выдумки от неё пытаешься сейчас увильнуть? Дух ему, видите ли, нужно понять. Но не о том ли, уважаемый любомудр, ты рассуждаешь и силишься вывести для себя какую-то универсальную или итоговую мысль, едва не формулу или теорему, о чём уже давно и надёжно сказал Фёдор Тютчев: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…»? Значит, и нас умом не понять? Значит, и к нам всем с общей меркой не подходи, чужак? Опять-таки, хотя и великим поэтом, но мудрёно сказано. Красиво и завлекательно выражена мысль, народу льстят слова, а потому нравятся: вот-де мы каковские! Слова, слова? Но, возможно, суть явления именно так и обстоит? Стоп, мысль-тройка! Разогналась, гляжу! А ведь мне надо работать. Со всеми вместе: я в бригаде. Не до тебя, любезная. Венец за венцом снимаем – разошлись, раззадорились, однако. Хоп-па, сверху снова подают – успевай, братишка, принимать, не зевай. А иначе мужики о тебе подумают или даже в глаза скажут: слабак ты, братец, явно духу в тебе не хватает!»

– Не боись, у меня хватит!

– Что? Что вы сказали?

– Извините. На свои мысли нечаянно вслух откликнулся.

– Бывает. Я когда поллитровочку накачу, с деревьями начинаю калякать. А они мне веточками с листиками нашёптывают про любовь и мани-мани. Хар-рашо!

– Эй, там наверху, правее выставляйте бревно и опускайте помедленнее. Да придерживайте, крепче придерживайте, наконец-то: не давайте ему соскользнуть.

– По башке нам может шарахнуть, язви вас в душу!

– Не ругайся попусту. А по башке ежли вдарит, глядишь, мозги вправит. Всё польза будет, согласись.

– Эк, ёкэлэмэнэ, умник нашёлся тут. Себе сначала вправь!

– Будя вам, мужики, лаяться цепными псами.

– На меня, ротозеи, прямо на меня подавайте!

– Во-о-о, сработа́ли чудненько! Следующего кабанчика готовьте на ход!

– Не дождёшься!

– Я те!

…Суди, люди, суди, Бог,
Как же я любила.
По морозу босиком
К милому ходила.
Валенки, валенки,
Эх, да не подшиты, стареньки.

Глава 65

Незаметно к обеду уже вполовину избу разобрали. Сами дивились, до чего же споро дело продвигалось. Стены стали столь низки, что лесов и скатов уже не надо было, и дальше заработалось куда как пободрее и побыстрее, хотя бригада лесорубов почти что полностью отъехала в смену на деляны. По колодам окон и дверей короткое дерево полегче сбивалось с насиженных мест и пухом опускалось на землю. В один грузовик уложили кровлю – отправили; второй зилок уже поджидал загрузку брёвнами и досками.

– Ничё, глаза боятся, а руки делают.

– Знаем без тебя.

– Ан лихо мы!

– Не лихо, а с умом.

– Лихо атакуют и рушат, а мы работа́ем.

– Эй, мужики, давайте загружайте второй борт, не тяните. Чё мне простаивать и телепаться без дела?

– Если б раньше хватились, так за неделю-другую всюё Единку утартали бы на новую землю, не надо было бы лепить туё хренотень из железобетона.

– Верно, мертвечина, она и есть мертвечина. А тут – дерево, дух, жизнь!

– В новую жизнь да в светлое будущее в худой одежонке захотел угадать, ли чё ли? «Прыткий ты, паря! – укажет тебе начальство и рявкнет: – Живо, неряха, переодевайся и переобувайся! Да шею не забудь помыть!»

– С какой стати она худая у нас, единковцев? Гляньте, где не погорело, избы наши стоят и постаивают сплошь бравые и справные. Дедами да отцами ставлены и рублены – понимать надо! Жизнь, дух, – говорю тебе!

– Чё ж тепере, братушки, балакать да пересыпать из пустого в порожнее? Задним умом все мы сильны и прозорливы. Эй, ты тама: бревно шустрее толкай на меня, чё ртом мух ловишь!

– Задумался, понимаешь ли, крепко: дураки ведь мы с вами, и другого прозванья нашему блудящему роду и племени уже не заслужить.

– Ишь, братцы, задумкался он. Мыслитель, философ доморощенный. Про род да племя наше чего-то мяукнул. Не опять ли, правдоруб ты наш ржавенький, тем же местом размышлянькаешь, на которое сейчас плюхнулся для внеочередного перекура?

– А ну тебя! И-и злобный же ты мужик!