– Те, мама, пусть лежат, может, кому-нибудь пригодятся, а эти –
– Как, как, сынок? Ветер уносит твои слова – не разберу хорошенько. Наши, ты сказал? Наши?
– Наши, мама. Наши.
Все соработники, и ближние и остававшиеся на некотором отдалении, расслышав что-то, заволновались и, всей бригадой сдвинувшись к каменюке, сбились воедино возле Сани и Кати. А те не прекращали рубить и выгребать лопатами грунт.
– Что, что Саня сказал? Наши?
– Наши, наши, сказал.
– Наши – ваши! Нашим – вашим! Я не поэт, но говорю стихами…
– Да помолчи ты, стихоплётчик-пулемётчик!
– Слухаюсь, мой херенал!
– Правильно, Санёк, ты сказал. Есть – наше, а есть – ваше. И нечего некоторым деятелям путать нас и под простаков канать.
– ВМФ! Морфлотцы знают, что и как сказать. Я тоже, Саня, флотский, но с Балтики. Короче, мы с тобой отныне и навечно кореши!
– Коляня, ты чё, вечно жить собрался?
– До сотенки точняком доскриплю. Я ж флотский!
– Нам, армейским, значится, поменьше выпадет поскрипеть?
– И ты, Димон, скрипи сколь хошь.
– Спасибочки, Колян, за щедрость.
– Вон оно чего – наши, сказал Саня! Коротко и ясно.
– Ясно даже любому вахлаку и шляпе.
– Опять
– Да не цепляйся ты к словам, ровно репей к гачам или подолу! Чуй, братишка, что в душе у человека, а не по верхам его личности зыркай.
– Тихо! Саня хочет говорить.
– Мне, мама, отец рассказывал о камнях и о прадеде Евграфе Селивановиче. А потому много слов сейчас не надо. Скажу так: валунов и взаправду повсюду видимо-невидимо, и вывезти их в наше время нехитрое дело, даже плёвое. Но именно эти четыре, ты же знаешь, мама, надёжно и верно держали всю нашу избу.
– Ветер, сволочь, завывает! Что сказал Саня?
– Надёжно и верно, да?
– Да, да, надёжно и верно.
– Будда сказал: «Нельзя надолго скрыть три вещи: солнце, луну и истину».
– Чё?
– Да так, братан, припомнилось, – не удержался.
– Тишком за воротник заложил? Налей сто грамм и мне, – покалякаем, про Будду расскажешь мне.
– Извини, нету.
– Внимание: профэссор лекцию будет читать, на! Всем ухи навострить.
– И мне, молодой человек, не имею чести быть знакомым с вами, припомнилось кое-что. И сказано было в одном месте Священного Писания: «Что вы зовёте Меня: «Господь, Господь», а не делаете того, что Я говорю? Я скажу вам, с кем можно сравнить того, кто приходит ко Мне, слушает Мои слова и исполняет их. Он похож на строителя дома, который выкопал глубоко и заложил фундамент на камне. Когда случилось наводнение и на дом обрушилась река, она не пошатнула его, потому что он был крепко построен. А того, кто слушает Мои слова и не исполняет их, можно сравнить с человеком, который построил дом на земле без фундамента. Как только река обрушилась на дом, он тут же рухнул, и падение его было великим». И о том же самом, но чуточку иначе, сказано в другом месте Писания: «А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобляется человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое».
– Хорош, Илья Степаныч, нагонять поповского дурмана. И без того башка трещит от проблем и хлопот.
– Оп-па-на, ещё один профэссор кислых щей вынырнул! Куда бы от вас, умников, спрятаться? Что, сказать проще, профэссоры, тяму не достаёт – «Не будь дураком, не будешь ишаком»? А? Всего-то: «Не будь дураком, не будешь ишаком»! Запомнили, на?
– А вы, правдорубы, словоблуды, чего только что про молодёжь не плели! Уж чья бы корова мычала…
– Тихо! Галинка хочет говорить.
– Ветер-то хотя и тёплый, а жмёт, знай, и жмёт, подлец!
– То природа-мать настойчиво, но всё же ласково закрывает нашей умирающей Единке глаза.
– Надо же! Как – живой ей, как – человеку, что ли?
– И она, и ветер – живые.
– Живые?
– Живые. Думаю, что живые.
– Да тихо вы там, сказочники!
– Знаю, сынок, знаю. Они не только избу держали, как надо, они держали и несли по жизни и судьбинушки всех нас. Из поколения в поколение. По задумке Евграфа Селивановича. Они наши дольние держители. Низкий поклон им от всех нас, мертвых и живых.
Мать поясно и розно поклонилась всем четырём камням.
Глава 73
Соработники, точно бы затаившиеся, напряжённо и вглядчиво молчали.
И кто сидел – встал, кто курил – загасил.
Кто-то перекрестился и следом тоже поклонился, но не камням – на восход.
Кто-то лишь только поклонился.
Остальные, очевидно и растерянно не зная, как именно поступить, просто стояли и смотрели, но как-то уже по-особенному, с какой-то детской пытливостью и насторожённостью, смотрели на эти крупно и мощно выдававшиеся из суровой суглинистой земли лобастые головы каменных богатырей.
– Будешь, сынок, всех четверых выкапывать?
– Конечно, мам, всех.
– Передохни. Весь в поту. И ты, Катюша, упарилась.
– Ничего, мам. Потом отдохнём.
– Да, потом отдохнём, тёть Галя.
– Отец тоже любил сказать про потом.
– Молоток, Санёк!
– Я ж говорю: ВМФ!
– Ну, что, бригада ух, снова работа́ем? Или будем дальше умничать друг перед другом, упиваться речами и лозунгами?
– Подать сюда лопаты и кайлы!
– А что, хорошее дело: можно ещё малёхо размяться. Живо лопату мне!