Край безоблачной ясности

— Когда она забыла, что первое решение есть в то же время и последнее. — «Теперь, — подумал Мануэль, — голос Сьенфуэгоса стал слишком внушительным, исполненным сознания какой-то особой значительности, которую Икска приписывает себе, неизвестно почему». — Что она может быть лишь тем, чем пожелала быть с самого начала. Что все остальное только личины, которые она надевает на себя.

Мануэлю хотелось разгадать, что за личину надевает на себя сам Сьенфуэгос.

— О каком первоначальном решении ты говоришь?

— О решении исконной Мексики, еще не порвавшей пуповины, связующей ее с природным бытием, Мексики, которая действительно воплощала свою сущность в своих обрядах, которая действительно создавала себя в вере, которая…

— …которая действительно подчинялась кровавой деспотической власти, прикрывавшейся сатанической теологией…

Икска иронически посмотрел на него.

— А нынешняя власть? Сейчас придет сюда Федерико Роблес. Сегодня она принадлежит — или принадлежала — ему. Разве эта жалкая, лишенная величия власть торгаша лучше, чем та, у носителей которой, по крайней мере, хватало воображения связывать ее с солнцем и с реальными, постоянными и необоримыми силами космоса? Уверяю тебя, что я предпочел бы скорее быть заколотым на жертвенном камне, чем потонуть в дерьме капиталистических афер и газетных сплетен.

Принесли дымящийся кофе, подернутый сальной пленкой. Самакона отказался от сахара, предложенного ему Сьенфуэгосом.

— Я пью так. Да, я читал утренние газеты. Хотел бы я знать, что теряет от этого такой человек, как Роблес. От чего он отрекается…

— Отрекается?

— Да. — Мануэль, поморщившись, отхлебнул горький кофе, отдававший толчеными бобами. — Я хотел бы знать, зависит ли его личность от тех элементов власти, которые у него теперь отняты, или в нем есть подлинная сила, нечто такое, что не позволит сломить Роблеса, несмотря на его банкротство. Вот что мне важно знать, а не просто тот факт, что Роблес разорился… На мой взгляд, — Самакона с легкой улыбкой заглянул в глаза Сьенфуэгоса, — Федерико Роблес — это личность.

Сьенфуэгос знаком остановил его: вошел Роблес. Официант столкнулся с банкиром и раздраженно крикнул ему:

— Полегче, полегче, смотрите, куда идете…

Роблес не удержался от горькой улыбки. Он сел напротив Сьенфуэгоса, рядом с Мануэлем. У него старчески одрябли веки, набрякли мешки под глазами, и его тусклый взгляд контрастировал с хищным блеском в глазах Икски Сьенфуэгоса.

— Вот так-то… Видите, Сьенфуэгос, — сказал он, сбросив шляпу, — у меня не изменилась ни одежда, ни манера держаться. Но даже официанты догадываются, что я небольшой барин. «Полегче, полегче…» Уже много лет со мной так не говорили.

— Это захудалое кафе, тут обычно и публика захудалая, — отозвался Икска.

— Вот и я попадаю в этот разряд. А ведь я потратил немало лет, чтобы создать себе безупречную внешность… Ну, Самакону я знаю, так что мы можем говорить откровенно. Вы видите, как быстро пропадает респектабельный вид. Для этого официанта я всего лишь толстый и неуклюжий индеец, который наступил ему на мозоль. Очень тяжело отказываться от завоеванного, Сьенфуэгос.

Икска отхлебнул жидкий кофе, оседавший грязной кашицей на дно плохо вымытой пластмассовой чашки со следами губной помады.

— Как вы думаете, кому труднее от чего-то отказаться — тому, у кого есть все, или тому, у кого нет ничего? — подмигнул Мануэль, повернув голову к Роблесу, и тут же бросил взгляд на Икску.

— Нет, я говорю не о материальных благах, — перебил его Роблес. — Для меня не имеет значения ни дом, ни автомобиль. Я отказываюсь от могущества, вы понимаете? От могущества, которое я же и создал. Ведь без меня, без горстки Федерико Роблесов, которые строили в течение тридцати лет, не было бы ничего, даже возможности от чего-то отказываться. Без нас, я хочу сказать, без узкого круга могущественных людей, сдастся мне, все потонуло бы в традиционной апатии нашего народа.

— Вы имеете в виду людей, выдвинувшихся во время революции? — спросил Самакона.

— Да. Во время революции. Вы знаете, как она началась, а я это пережил. Без программ, без ведущих идей, почти без целей — хотя наш друг Самакона думает иначе. С доморощенными, опереточными вождями. Без продуманной тактики и настоящей революционной теории. Согласен, многое было утрачено или предано. Но кое-что удалось спасти, и спасли это мы…

— Дельные люди… — сказал Икска, не имея в виду напомнить Роблесу их недавний разговор.

— Да, друг мой, дельные люди. Карранса и Кальес, боровшиеся против тех, кто привел бы нас прямиком к катастрофе, против Сапаты и Вильи. Мы, строящие в атмосфере лени и апатии, которую нам приходится преодолевать. Мы, не боящиеся запачкать руки…

Икске хотелось всецело сосредоточиться на наступившем теперь поворотном моменте в судьбе Роблеса, отвлекшись от его прошлого и будущего, но в голове у него невольно промелькнули картины боев под Селайей, воскрешенные голосом и воспоминаниями Федерико.