Край безоблачной ясности

The important is here and now
and our love is here to stay,[202]

—

когда они, едва передвигая ноги, танцевали в пустом баре, и Бетина ловила ухом страстное дыхание Хайме.

Только по воскресеньям Бетина менялась; когда они приходили на традиционный файф-о-клок с танцами в ресторане отеля, Бетина отделялась от Хайме, с которым — как ему хотелось думать и чувствовать, — она составляла до этого единое целое. Тогда Бетина, иная Бетина, демонстрировала свои туалеты одновременно строгого и вызывающего покроя, выделявшиеся среди одинаковых тюлевых платьев местных девиц, высокомерно поднимала брови, кичась своей столичной элегантностью, и слово «вульгарно» то и дело слетало с ее губ и читалось в ее взгляде. Тогда ей нравилось танцевать с шиком, выделывая сложные па на зависть неловким провинциальным парам.

— В Париже мы останавливаемся в отеле «Крийон», — говорила она Хайме более громким голосом, чем обычно. — Папа говорит, что через него прошла вся история Франции. Представь себе, на этой самой площади стояла гильотина.

Хайме чувствовал, что она не такая, как всегда, но не переставал восхищаться ею и радоваться ощущению независимости от провинции, которое и он выказывал бы, будь у него возможности Бетины.

В начале июня Бетина должна была вернуться в Мехико. Они условились, что, как только Хайме защитит диплом, он тоже приедет туда, и тогда они все решат.

Диплом Хайме оказался не столь блестящим, как все ожидали. Он с тайным удовлетворением повторял про себя, что на то были причины: долгие ночи без сна, ежедневные длинные письма, постоянное ощущение жара в груди.

На вокзале Буэнависта его ждала девушка его мечты, с пепельными волосами и томными движениями. Бетина помахала ему рукой, но от Хайме не укрылась досадливая гримаса, промелькнувшая на ее лице. Он сошел с поезда в своей воскресной черной тройке с гвоздикой в петлице и побежал обнять ее.

— Нет, Хайме, не сейчас. Нас видят люди.

В желтой «МГ» с откидным верхом, обдуваемые ветром, ворошившим им волосы, они поехали на улицу Милан, где находился пансион, который рекомендовали Хайме.

— Поразмысли о том, что мы будем делать, Хайме. Что ты предпочитаешь? Гольф, теннис, верховую езду?

— Ты ведь знаешь, я не спортсмен, Бетина. Занятия, литература…

— Ну, это мы исправим. Выбери поскорей. Я заеду за тобой в девять вечера. Да, кстати! А нет у тебя нет столь торжественного костюма, в английском вкусе? Знаешь, элегантного, но удобного. И послушай, здесь не носят цветы в петлице.

— Не знаю… надо будет купить… Может быть, ты мне поможешь найти то, что нужно…

— О’кей. Договорились. Чао, любовь моя. До вечера!

Вся блестя на солнце, Бетина умчалась, подняв облако пыли и дыма.

Гостиная Бобо была все той же, что и всегда; приветливый амфитрион с одутловатым от возлияний лицом, все в том же жилете, теперь едва вмещавшем его телеса, встретил Бетину и Хайме, вертя в желтых зубах свой золотой мундштук:

— Дорогие! Входите и приобщайтесь к вечным истинам. Где-то здесь ходит индеец с подносом, разносит пития. Voici, oh Rimbaud…

И убежал, потонув в табачном тумане, пропитанном терпким запахом джина и виски. Хайме чувствовал себя неловко в своем черном костюме, помятом в дороге, и даже массивное кольцо с гербом факультета выглядело здесь неуместным. Он непрестанно поправлял уголок платочка, высовывавшийся из верхнего кармана, и незаметно обтирал запылившиеся ботинки об обшлага брюк.

— Гус, darling[203]! — воскликнула Бетина и обняла толстячка с выщипанными бровями.

— Красавица моя! Как давно мы не виделись! С мартовских ид!

И оба засмеялись этой шуточке, понятной лишь им двоим. Гус, упершись рукою в бок, внимательно оглядел Хайме.

— Представь нам твоего агента похоронного бюро, Бетина…

Но Хайме уже повернулся к нему спиной и направился в буфет. Бетина пошла за ним, цедя сквозь зубы:

— Держи себя хоть сколько-нибудь прилично, дорогой…

Они смешались с толпой гостей. Бетина чувствовала себя здесь, как рыба в воде, а Хайме следовал за ней, бормоча лишь: «Очень приятно… очень приятно… я приехал сегодня… да, Бетина мне сказала…» и обегая взглядом гостиную Бобо, разноцветные стены, картины и статуэтки. Стоя на верхней ступеньке лестницы и наклонясь над балюстрадой, Пичи с густо накрашенными ресницами вздыхала:

— Mon romance royal![204] Сейчас придет мой romance royal!

Бобо подошел к Бетине и Хайме:

— Ничего не скажешь, для нас наступила осень. Еще недавно твоих родителей здесь относили к молодежи. А теперь ты царица бала. Сколько воды утекло! И сколько разочарований и страданий мы испытали! Мехико уже никогда не станет прежним после ужасной смерти Нормы…