Край безоблачной ясности

— А что же Федерико Роблес? Он тем временем каждое утро прохлаждается со всякими хлыщами в фешенебельных кафе, а через некоторое время на те деньги, которые нажил на первом дельце, покупает скотоводческие фермы в Толуке. Потом он их сбыл и сказал мне, что в мексиканской деревне нечего делать, что тут конъюнктура никудышная из-за аграрных законов, в особенности теперь, когда президентом станет этот Карденас, с которым нужно держать ухо востро, и что касики, у которых рыльце в пушку, плохо кончат; словом, что теперь ценится не земля, а капитал. Потом он подался на Север — вы этого не знали, правда? Об этом он, понятно, умолчал — и стал промышлять в игорных домах Нижней Калифорнии. Вообще он, кажется, брался за все: был и комиссионером, и поставщиком — лишь бы заводить знакомства с гринго и поддерживать хорошие отношения с важными шишками. Когда я вернулся с Трес-Мариас, он возглавлял компанию по скупке и продаже земельных участков, в которую входили гринго, и некоторые мексиканские политики. Они за бесценок скупили чуть не весь Ломас. Потом он одним из первых стал строить жилые дома. Это дело верное, вы же понимаете. К тысяча девятьсот тридцать шестому году он уже пошел в гору. Деньги к деньгам, приятель, и эти гринго прониклись к нему доверием, сделали его юрисконсультом в своих компаниях, потом ввели в административные советы, а там он уже сам встал на ноги и смог вкладывать деньги в свои собственные предприятия. Ну и нюх у него был! Он понял, что для сельского хозяйства у государства нет ни сентаво свободного, что все идет на городское благоустройство, торговлю и промышленность, и все в Федеральном округе. Он одним из первых начал кредитовать в крупных масштабах строительную промышленность. А тем временем цены на участочки все поднимаются и поднимаются, квартирная плата тоже, а нет, так можно снести одно и построить другое. Город растет и растет, приятель, а вместе с ним растет и Роблес. Вы же видите, какая здесь пропасть людей из деревни, которые стекаются сюда, потому что тут есть работа на стройках, а на деревню никто не обращает внимания. И сезонников. И выходцев из аристократических семей Орисабы и Масатлана и откуда хотите, которые переходят в столичный средний класс: думают, что здесь они быстро выдвинутся, а кончают тем, что становятся машинистками и мелкими торговцами. Роблес всегда страхует себя. В политике поддерживает контакты с гринго, но во времена Седильо на всякий случай заигрывал также с «золотыми рубашками» и нацистами. Ловкач, черт побери! Тут тебе и поездки в Соединенные Штаты, и шикарная жена, словом, все, что придает престиж. Ничего не скажешь, он сумел устроиться. А я? Вернувшись с Трес-Мариас, я нашел мою бедную дурнушку совсем исхудавшей, да и было отчего. Все связи я растерял, но в конце концов Фелисиано Санчес, мой товарищ по профсоюзу, устроил меня на работу в министерство народного образования, и меня направили на периферию «проводить в жизнь статью третью», вы ведь знаете, что это такое. Ну, я и поехал. Взять с собой жену было невозможно, мой друг. В Вилья-де-Рефугио одну учительницу схватили наемные бандиты и превратили в лепешку, протащив за ноги по камням. Другой отрезали уши, а некоторых учителей повесили и сожгли. Всё касики, сеньор, касики и священники. Вот вам и народное образование в деревне. Так-то, начинали мы одинаково, и, казалось, все открывает широкие возможности. Только надо было бы, чтобы к этому прилагалось все то, ради чего совершилась революция. Земля, образование, работа. Ну вот, вы видели, каков был мой опыт. Другое дело Роблес, он встал на верный путь, вот и достиг прочного положения. Выходит, для того и совершилась революция. Чтобы в городе Мехико спекулировали земельными участками.

Ибарра начал хохотать; это был не понятный и оправданный хохот, а раскаты гортанного смеха, похожего на замаскированный плач, с каждой новой волной все более громкого и казавшегося неудержимым и нескончаемым.