Кракен

– Ну, фермеры не такие, – сказал Варди. – Они наемники только из-за стечения обстоятельств. Убивает не наведение пистолета, а пистолет. Сперва их убеждения были более паганистическими, так сказать.

– Не желаете посвятить в разговор старика? – спросил Бэрон. – Уж простите, что вмешиваюсь. – Варди и Коллингсвуд переглянулись, она усмехнулась.

– Ты когда-нибудь их встречал? – спросила она Варди.

– Эй, прошу прощения? – сказал Бэрон.

– У них какая-то болезнь, босс, с давних времен, – сказала она. – Но я сама так и не поняла, что у них там за заморочки с оружием.

Их протоплемя поразила магическая хворь и сделала заразной саму их жизнь. Чего бы они ни касались – то ерзало, столы били чечетку, стулья били чечетку, книги танцевали, неодушевленное раздухарялось и тревожилось, как новорожденные. Мидас не мог съесть бутерброд из золота, но и эти векторы, эти Оживозные Мэри[68], не больше его могли съесть хлеб с сыром, который вдруг норовил прогарцевать по округе.

– Это была мутация, – сказал Варди. Термин он назвал аккуратно и с нейтральной неприязнью. – Адаптивная мутация.

– Это плохо? – спросила Коллингсвуд при виде его выражения.

– Для кого? Мутация, как говорят некоторые, спасает не хуже Бога.

Возможно, из-за бережного разведения, которого требовали кремниевые ружья – эти привередливые и плюющиеся свинцом звери; возможно, из-за подавленной обиды на жизнь: как бы то ни было, только оружие у фермеров оживало не так шумно, произвольно – их оружие становилось машинами эгоистичного гена.

– Пули – оружейная икра, – сказала Коллингсвуд Бэрону, глядя на Варди. Фермеры выжимали из своих священных металлических зверей перкуссивную кульминацию – оплодотворение выбросом кордита, насильственные яйцеклады. Фермеры искали теплые места, полные питательных веществ, прятали детенышей оружия глубоко в грудных клетках, пока те не вылуплялись. – Что до меня не доходит, так это почему они от этого такие охренительные.

– Потому что они блюдут свои стада, – сказал Варди. – И находят им гнезда. – Он посмотрел на часы.

– Как скажешь. Короче, кого-то теперь до хрена убьют, – сказала Коллингсвуд. – И короче, кто им за это платит? Я ничего не нахожу. И фиг знает, что это значит, – если ее попытки проекции, удаленного наблюдения, сенсорной щекотки, ночного вынюхивания, дрейфующих помех и трепета военных кодировок не давали никаких сведений, это однозначно говорило, что на ее добычу накинут покров тайны.

– Варди, – сказал Бэрон, – ты куда намылился? Эй!

– Оставь, босс, – сказала Коллингсвуд. – Пусть наша Мистическая Пицца сама разбирается. А я хочу забуриться в это дело оружейных фермеров. Мы же пройдем по денежному следу и без Дока Суперзрения, правда?

Пит Дуайт спрашивал себя, не ошибся ли он с выбором карьеры. Не то чтобы он был особенно плохим офицером: ни жалоб, ни выговоров. Но он всегда оставался на взводе. Все дни на дежурстве его мутило от фоновой нервозности, глодало чувство, что он что-то делает неправильно. Так и до язвы недалеко.

– Привет? – Его поприветствовал какой-то знакомый офицер в штатском, хотя Пит и не вспомнил его имени.

– Привет, приятель.

– Видел Бэрона?

– Нет, вроде нет, – ответил Пит. – Но Кэт на месте. Что тебе надо от этих чудиков? – Пит по-товарищески рассмеялся и вдруг перепугался, что этот человек сам состоит в особом отряде по культам, над которым Пит шутил. Но нет, он знал его не оттуда, и в любом случае тот сам уже смеялся и направлялся в глубь участка.

В главной комнате под треск клавиатур пролистывала документы Симона Болл. Ей было за тридцать, она любила классические мультфильмы и получала удовольствие – хоть и нечасто выпадавшее – от путешествий по Европе. Она семь лет состояла во вспомогательном штате полиции. Она подозревала, что муж ей изменяет, и поражалась тому, что не имеет ничего против.

– Где Кэт? – спросил ее кто-то. Она узнала человека, махнула в нужном направлении и продолжала думать о муже.

В коридоре детектив-инспектор Бен Сэмуэлс, задумавшись об экзамене своей дочери по игре на пианино, поднял взгляд и поприветствовал знакомого. Тот спрашивал о направлении у полицейской в форме, Сьюзан Грининг, которая отвечала с ухмылкой, взбудораженная ощущением, что недавно они с ним флиртовали, наверняка. Снаружи помещений ОПФС три человека обменивались мнениями о футбольном матче, хотя один из них его не смотрел, а только притворялся. Они расступились перед новоприбывшим, кивнули и поздоровались, бормоча фонемы, когда не смогли вспомнить его имя, и тот, который врал, в приливе гиперкомпенсации даже спросил, что он думает о матче. Человек присвистнул и восхищенно покачал головой, и все трое с энтузиазмом согласились, хотя так и не могли вспомнить его имя, – но помнили, что он фанат какой-то из игравших команд.

Он вошел в офис ОПФС. Единственным человеком в помещении была Коллингсвуд, которая лениво и наугад тыкала в клавиатуру. Она глянула на него, и он кивнул, подошел к картотеке у противоположной стены.