Крах Атласа

Нотазай загадочно положил руку на плечо Сефу, отведя в сторону от медита из китайской разведки, дочери Уэссекса и американца, директора ЦРУ. Ни один из них Сефу не нравился, а своей неприязни он не скрывал. Он уже выяснил, что Перес причастен к гибели Насера Аслани. Насер выпустился из того же университета, что и Сеф, только на несколько лет позднее. Они не дружили, но знали друг о друге и были близки по духу. Аслани водил знакомство с медитскими учеными, противниками идеологически прогрессивной группы старших отпрысков богатых семей. К числу последних Сеф не принадлежал, потому что не был богат. Идеологически он относил себя к выживальщикам.

Собственно, по этой причине он вдруг осознал, что в нераспознаваемом акценте Нотазая теперь навязчиво проскальзывают оксбриджские гласные.

Сеф вежливо кивнул, как бы заверяя Нотазая: не волнуйтесь, я вам верю (момент того требовал). В эту коалицию Сеф вступил не под ложным предлогом, а фанатично желая доверять всякому, кто обещал разделить благородную цель всей его жизни.

Сефу не нравился Эзра Фаулер, и о его кончине он не скорбел. Не нравился ему и Атлас Блэйкли; что бы ни случилось с бывшим Хранителем Общества, он этого наверняка заслуживал. Что до Нотазая, то если бы ресурсы Форума принесли успех, исход оправдал бы все средства, однако Сефу хватало ума не следовать за Нотазаем вслепую – раз уж их мотивации разнилась.

Остальные пусть кусают собственный хвост, подобно вечному змею; пусть будут Гидрой, обреченной на крах. Избранным Общество сулило и давало силу, однако сила по-прежнему оставалась понятием субъективным.

Сила не сделает могилу мягче. А еще не поможет сдержать слово.

– Разумеется, – сказал Сеф, прекрасно зная, что больше он Нотазая не увидит.

Забавная вещь – знание. Им можно делиться, его можно дать, но украсть уже не получится. Архивы помнили, кому принадлежат. И если этот человек лучше, чем Сеф Хасан, то так тому и быть. Все равно тот, кто хуже, их не получит.

Древние обещания вмиг не исполняются. Случая ждать предстояло еще долго.

Нотазай улыбнулся, улыбнулся и Сеф. Теплое вышло прощание.

Тристан

Целый год рефлексы Тристана подвергались испытаниям так часто, что он теперь нутром чувствовал угрозу. В тот же миг, когда дверь в кабинет распахнулась, зрение само запустило процесс: искривило пространство, включив привычную самозащиту, едва отец снял пистолет с предохранителя. Тристан хотел уже обезвредить странное оружие – колдовская разработка не доставила бы хлопот, – но тут что-то вырубило рефлексы. Проблеск чего-то; блик на металлической дужке солнцезащитных очков, ослепивший Тристана на один лишний миг.

Он знал, что это Каллум. Узнал бы его даже во сне, в любом виде. В комнате мигом закипела энергия жизни, которую сам Каллум мог бы назвать вайбом. Тристан узнал его по вальяжной походке, по лоферам, которые Каллум предпочитал другим видам обуви, одеваясь словно миллиардер на отдыхе. Да он и был таким. Богатый бездельник, ему не приходится работать и куда-то стремиться, а потому и в кабинет вошел по-особенному. Каллум всегда ходил, задрав нос, и сейчас, когда его лицо распухло вдвое, привычке изменять не подумал. Даже когда иллюзии дали сбой и все увидели то, что всегда видел Тристан, что голубизна радужек, окаймленных воспаленными жилками, по оттенку ближе к ледяной, нежели океанской. И что волосы у Каллума скорее пепельные, чем золотистые.

Однако красивым Каллума Тристан считал не из-за внешности. Он вообще не назвал бы его образцом красоты. Хотя Каллум был привлекателен, даже без обманок, улучшающих природные черты (не такие уж и безобразные, если на то пошло). Это Париса обладала красотой и использовала ее как оружие, из-за чего, кстати, Тристан прикладывал немалые усилия, чтобы оставаться с Либби. Идеал красоты, каким он его видел, повергал в неловкость. Каллум же был просто лощен и прилизан, безмятежен и холоден. А еще он испытывал такие муки, которые делали манию Тристана желанной. В Каллуме он видел ту версию себя, которую можно наказать. Которая уже терпела наказания, причем по собственному выбору.

Каллум знал, что такое борьба. Он знал, что такое рвать жилы, и потому, взглянув на него, Тристан мог немного расслабиться, стать чуть добрей к своему отражению в нем. Само собой, начиналось все не так. Сперва это было простое влечение, Тристан словно угодил в поле невообразимой, яростной гравитации поразительно огромного небесного тела, однако Каллум допустил промах: он открылся Тристану, дал узнать себя и увидеть. Тристан всегда сознавал, какое гнусное преступление, какое предательство совершил. Казалось бы, какая глупость, ведь Каллум – отнюдь не добрый человек, и, следовательно, совесть Тристана должна быть чиста. И все же благодаря той частичке души, что еще наверняка сохранилась, Тристан понимал: это самый его страшный поступок. Каллум, может, и заслуживал своей доли, однако Тристана это никак не оправдывало.

И все же вот он, Каллум, снова пришел.