Кран-Монтана

Говорили еще, что Карли, за своей наружностью недотроги, была потаскушкой. Она удирала, вылезая из окна своей комнаты на втором этаже к мальчикам, которые ждали ее в машинах, припаркованных в темноте, с погашенными фарами, в нескольких метрах от шале ее родителей. Перед такой глупостью и злобой мы только диву давались и злились. Карли была так абсолютно элегантна и независима, что казалось абсурдным – невыносимым – вообразить ее на заднем сиденье с растрепанными волосами – о, ее прекрасные волосы, – в приспущенных джинсах под руками парня, у которого из всех достоинств только водительские права. В тот год Патрик Сенсер был так деморализован, что вылетел с первого матча юношеского турнира в Теннисном клубе, побежденный в трех сетах толстым бельгийцем в оранжевых шортах. Патрик Сенсер! Это он-то, владевший лучшей подачей в своей категории, посылавший мяч в дальний угол корта с силой и точностью, удивительными для такого небрежного движения, он, которого обожали все девушки за азарт и трепетали на трибунах, когда он, вскрикивая, бил слева, теперь выглядел потерянным, неловким и угрюмым, потерпевшим тайное поражение.

Только Франко удавалось утихомирить нашу ярость. Слухи не проникали в его внутренний мир, они обтекали его, как дождь в конце лета, когда роскошные машины уезжали, очень медленно, по горной дороге – узкой, извилистой, опасной, где серая стела, вырезанная в скале над Сьоном, напоминала о смертельном падении пары в спортивном купе в 1961-м. Он смотрел, как кортеж «остинов», «альфа ромео», серых «рено», черных «мерседесов» скрывается в утреннем тумане, и думал без печали о закрытии летних счетов, прикидывая цифру доходов.

В сезон мы иногда набивались в его грузовичок, где воняло кожзамом и сквозняки врывались со всех сторон. Сидя на переднем сиденье, в курточках с бархатными воротниками, мы ждали его, пока он снабжал продовольствием семьи – наши семьи, – как послушные дети. Мы были счастливы в этом грузовичке, жизнь казалась простой, и, когда Франко вел и его руки уверенно и по-мужски переключали скорости, мы чувствовали себя на своем месте. Он успокаивал нас иногда парой слов, и мы сидели неподвижно, затаив дыхание, как будто запоминали тайные директивы, которых не повторяют дважды.

Крис не интересовали парни, она сама ему это сказала в боулинге, сразу после того, как на их глазах ее брат Ален оттолкнул Анн-Софи Уттерли, которая вешалась на него, – лицо ее было искажено от боли, слезы рисовали бороздки на щеках.

«Я никогда не влюблюсь!» – заявила Крис, и Франко помнил ее гримаску и непонимание, с которым она отнеслась к самой идее горя. «Она парней в гробу видала. Так что о старперах и думать забудь». Что касается Карли, Франко объяснил нам, что иногда заезжает за ней на своем грузовичке, чтобы она могла пойти потанцевать, – при этих словах Серж Шубовска уставился на горизонт, щуря глаза, как будто увидел малиновку или белку на ветке лиственницы. «Она живет в Блюше, в пяти километрах от Крана, и возвращается иногда пешком, но я сказал ей прекратить это. Сказал, что в лесу водятся волки». Он смеялся, закуривал «Житан», и дым стелился по кабине и проникал в наши легкие и в наши сердца.

Единственный, поистине единственный секрет был у Клаудии.

Франко Росетти открыл его нам, когда мы вышли из «Четырехсот ударов» на рассвете, он шел нетвердой походкой вдоль озера в мокрой от росы куртке, а солнце уже залило поверхность воды, и она блестела и переливалась, как стекло. Мы вышли из темноты ночного клуба, как выходят из пещеры – потертый ковер, черный бархат, пыль, пот, дым, – и внезапно свежий утренний воздух ударил нам в лица, озеро было неподвижно, по берегам колыхались камыши, горизонт розовел, и мы возвращались к нашей пустой суете. Патрик Сенсер, который провел много часов на танцполе, неуклюже танцуя и тиская попки девушек, сел на траву, как маленький мальчик, и мы молча последовали его примеру. Вот тогда-то Франко и рассказал нам секрет.

Накануне он увел Джованни в лес у пруда Мубра в надежде найти волшебные грибы, которые он собирал на пастбище, у коровьих лепешек, и на опушке леса, маленькими белыми гроздьями лепившиеся к пням. Мы оставались невозмутимы, погруженные в созерцание природы, как будто это был самый обычный разговор; никто из нас прежде никогда не слышал о «волшебных грибах». Роберто Алацраки, который ходил в научный кружок и стал потом кардиологом в Болонье – «худшая из специальностей, Tutti moribondi»[6], – повторял он, – принес нам следующим летом левую книжонку, где было написано Atlante dei pianti allucinogeni[7], но никто из нас не понял, о чем речь.