Красивые вещи

– О да, это правда, правда! Честно говоря, я даже не знаю, для чего предназначена добрая половина этих вещей, но боюсь садиться на большую часть мягкой мебели.

Майкл отстает от нас. Он осматривает все вещи с любопытством антрополога. Останавливается перед масляным портретом одной из моих двоюродных бабок – гранд-дамы в белом теннисном платье, в окружении грейхаундов.

– А знаешь что, Эш? Этот дом немного напоминает наш замок. А вот этот портрет… Эта женщина очень похожа на мою прабабушку Сиобхан.

Эти слова заставляют меня остановиться.

– Какой замок?

Эшли и Майкл переглядываются.

– О, Майкл из древнего дворянского рода, – говорит Эшли. – У его семьи когда-то был замок. Но говорить об этом он терпеть не может.

Я поворачиваюсь к Майклу:

– Правда? А где? Я могу знать этот замок?

– Вряд ли, если только вы не обладаете энциклопедическими познаниями о тридцати тысячах ирландских замков. Это замшелая развалюха на севере страны. Моя семья продала замок, когда я был маленьким. Его было слишком дорого содержать.

Вот в чем дело. Вот почему я раньше ощутила такую странную тягу. Между нами словно бы протянулась невидимая нить. «Он из семьи с еще более старыми деньгами!» Для меня эта мысль стала настоящим облегчением, словно появилась возможность стащить с себя темное вечернее платье и переодеться в кашемировые штаны.

– Что же, тогда вы должны понимать, каково жить в таком доме.

– Еще как понимаю. Проклятие и радость в одном флаконе, верно?

Он словно бы вынимает эту мысль из моего сознания. У меня слегка кружится голова. Мы смотрим друг на друга и понимающе улыбаемся.

– О да, очень верно, – выдыхаю я.

И тут Эшли берет меня под руку со странной интимностью. Может быть, учителям йоги так положено – часто прикасаться к другим людям? Это не очень воспитанно, но мне это, пожалуй, нравится. Даже через бархат пиджака я ощущаю тепло ее пальцев.

Эшли сдвигает брови:

– Вправду так ужасно жить здесь?

– О, на самом деле не так уж плохо!

Господи, мне вовсе не хочется в глазах учителя йоги выглядеть человеком, не ценящим то, что имеет. В глазах женщины, под чьей фотографией в Фейсбуке красуется подпись: «Без покоя внутри невозможен покой снаружи». (Я думала, не стоит ли мне записать этот девиз в своем канале Инстаграма, но вдруг она заглянет туда, увидит и поймет, что я украла у нее этот слоган? Так что я позаимствовала девиз у Хелен Келлер[53].) – И вы живете совсем одна? Вам не бывает одиноко?

Глаза Эшли – темные озера сочувствия. Их взгляд проникает сквозь ширму счастья, которой я, как мне кажется, я себя заслонила.

– Ну… иногда бывает, немного. А порой и очень, – говорю я. – Но теперь, когда вы здесь, надеюсь, одиночество мне больше не грозит!

Я весело смеюсь, но на самом деле я слишком близка к честности. Надо бы заткнуться, но слова сами вылетают из меня, льются, будто вода из крана, который никак не удается закрыть.

Не надо было мне пить вино.

Мой взгляд то и дело смещается к Майклу, и всякий раз я добавляю по кусочку к тому портрету, который выстраиваю в уме. Я замечаю, как ложатся на шею завитки его темных волос. Судя по всему, он чаще думает о чем-то более важном, чем о том, что пора бы подстричься. Замечаю пересохшую кожу его губ, небрежно кривящихся в лукавой усмешке. Мягкое урчание его выговора, оборачивающегося змеей вокруг согласных, слетающих с его языка. Я готова поклясться, что он намеренно старается не смотреть на меня, и я перевожу взгляд на Эшли.

Эшли, похоже, ничего этого не замечает. Она проводит кончиками пальцев про мраморной крышке комода.

– А я думаю только об уборке, – говорит она. – Это же должна быть каждодневная работа. Нужно не меньше трех человек. У вас есть постоянно живущая прислуга? По дороге к дому я, кажется, видела жилье для обслуживающего персонала.

– У меня только одна помощница по хозяйству, она приходит раз в неделю. Но она делает уборку не во всем доме, а только в тех комнатах, которыми я пользуюсь сейчас. Весь третий этаж пустует и все пристройки. Там много лет уже никто не живет. И половина спален тоже закрыта. Ну честное слово, с какой стати заниматься чисткой охотничьих трофеев моего прапрадеда? Тут полно страшноватых древностей, которые никому не нужны, а я, по идее, должна заботиться о них вечно только потому, к примеру, что некий родственник, которого я в глаза не видела, некогда подстрелил медведя…

Не слишком ли я много болтаю? Да, пожалуй, я болтаю слишком много, но они смотрят на меня заинтригованно, поэтому я продолжаю в том же духе. В Стоунхейвене холодно, а мне так жарко, что я чувствую, как из подмышек по бокам стекает пот и пропитывает футболку.

– Вот бы от всего этого хлама избавиться. А может быть, отдать это все какому-нибудь благотворительному фонду? Пусть все продадут и накормят голодающих детишек!