Красивые вещи

Подрастая, я понимала, чего от меня ждут. Частная школа, дискуссионный клуб, теннисная команда, бойфренды, чьи фамилии красовались на фасадах зданий в центре Сан-Франциско, хорошие отметки (но будем откровенны: мои отметки были самую малость выше за счет отцовского спонсорства для школ, где я училась). Все правда: порой я сражалась с тем, что мои родители называли «управлением импульсами» – как, например, в тот раз, когда я позаимствовала материнский «мазерати», напилась и разбила машину, или тогда, когда я швырнула ракеткой в несправедливого судью на национальном юниорском чемпионате. Но все же чаще всего я знала, как играть свою роль, и соответствовала стандартам. Я не совершала ничего такого, что нельзя было бы исправить с помощью очаровательной улыбки с ямочками на щеках или щедрого чека.

А вот мой брат оказался неисправимым. К тому времени, когда я начала учиться в старших классах, стало ясно, что у Бенни – как это деликатно именовала маман – «проблемы». Когда ему было одиннадцать, мать нашла у него под кроватью блокнот с прекрасно нарисованными изображениями драконов, разрывающих на части тела людей, чьи лица словно бы исчезали, растворялись. После этого мать отправила Бенни к психиатру. Бенни был самым отстающим в школе, что-то царапал на дверце шкафчика, его били одноклассники. В двенадцать лет Бенни посадили на лекарства от синдрома дефицита внимания и гиперактивности, а потом – на антидепрессанты. В пятнадцать лет его исключили из школы за то, что он угощал своими лекарствами одноклассников.

Я тогда училась в последнем классе, мне оставался месяц до выпуска, я уже спала и во сне видела принстонскую толстовку (свобода, ура!). В тот вечер, когда Бенни вышибли из школы за распространение риталина, я услышала, как родители орут друг на друга в музыкальной комнате внизу – эту комнату они порой выбирали для своих скандалов, потому что она была, по идее, звуконепроницаема, поэтому они не осознавали, что их голоса прекрасно разносятся по особняку через дымоходы. В последнее время они часто кричали друг на друга.

– Может быть, если бы ты хоть когда-нибудь бывал здесь, у него не было бы потребности совершать глупые, безумные поступки, чтобы привлечь к себе твое внимание…

– Может быть, если бы ты не была сама в таком ужасном состоянии, ты бы раньше заметила, что с ним что-то не так, и не довела бы дело до такого состояния.

– Не смей сваливать это на меня!

– Конечно, все дело в тебе. Он – твоя точная копия, Джудит. Как ты можешь ждать, что он разберется со своим дерьмом, когда ты со своим разобраться не можешь?

– О, чья бы корова мычала… Не дай Бог мне заговорить о твоем дерьме! Твои пороки погубят всех нас. Женщины, карты – да мало ли еще что ты от меня скрываешь!

– Черт побери, Джудит, прекрати выдумывать! Сколько раз я должен повторять, что все это – плоды твоего воображения? У тебя паранойя, это часть твоей болезни!

Я прокралась по холлу, постучала в дверь спальни Бенни и не стала ждать, когда он откроет – быстро приоткрыла дверь и скользнула через порог. Бенни лежал на полу, в самой середине коврика, раскинув руки и ноги так, что он был похож на бледную, унылую копию витрувианского человека. Мой брат нелегко перешел в подростковый возраст – психологически он оставался сущим ребенком и не поспевал за стремительно растущим телом. Его детская сущность словно бы свободно болталась внутри этого странного огромного сосуда. В общем, он лежал на спине и тупо таращился в потолок.

Я села на коврик рядом с ним и натянула юбку на колени:

– Я ничего не понимаю, Бенни. Ты же знал, что нарушаешь школьные правила. Чего ты хотел добиться?

Бенни пожал плечами:

– Ребята добрее со мной, если я даю им таблетки.

– Послушай, можно поступать иначе, чтобы расположить к себе людей, дурачок. Ну, например, иногда можно сделать какие-то усилия. Вступить в шахматный клуб. Во время ланча в столовой разговаривать с ребятами, а не сидеть в углу и не рисовать жуткие картинки в блокноте.

– Ну, сейчас речь уже не об этом.

– Да ладно, я тебя умоляю! Папа предложит построить для школы новую аудиторию или еще что-то типа такого, и все будет забыто.

– Нет, – сказал Бенни.

Меня встревожило то, что он так вяло и неподвижно лежит на коврике, какой у него тусклый, унылый голос.

– Папа хочет, чтобы мы переехали в Тахо. Они собираются отправить меня в тамошнюю школу. Какая-то прогрессивная школа, где из меня сделают Пола Баньяна[60] или еще кого-то в этом роде.

– В Тахо? Какая гадость.

Я представила себе огромный холодный дом на западном берегу озера, отрезанный от всего, что я считала цивилизацией, и стала гадать, на какие рычаги нажал отец, чтобы убедить маму перебраться туда. Отец стал наследником этого дома в прошлом году, и с тех пор мы там побывали только один раз, чтобы покататься на лыжах во время весенних каникул. Маман большую часть времени бродила по комнатам и осторожно прикасалась к хрупкой старой мебели, строптиво поджав губы. Я точно знала, о чем она думает.