Красивые вещи

Бенни медленно поднимал и опускал руки и ноги, лежа на коврике. Казалось, что он хочет сделать снежного ангела[61].

– Да не такая уж гадость, вообще-то. Здешнюю школу я терпеть не могу. Вряд ли там будет хуже. А может, даже лучше будет. В нашей школе все такие воображалы. Неизвестно кем себя считают.

Я сидела и смотрела на брата, а он начал яростно чесать кучку прыщей, высыпавших у него на подбородке. Прыщи были красные и злобные. Цветом они походили на волосы Бенни и потому были еще заметнее. Мой чудаковатый брат не понимал, как он осложняет себе жизнь. Похоже, он твердо решил стряхнуть с себя все преимущества, которые были даны нам только за то, что это были мы. В то время я еще верила, что бзики Бенни – это его выбор, что он мог бы просто перестать торчать в своей комнате, рисовать комиксы и вести себя черт знает как, и тогда все стало бы нормально. Я тогда просто не понимала, что к чему.

– Ты ни с кем не считаешься, – сказала я. – И перестань чесать прыщи, у тебя останутся шрамы.

Бенни показал мне средний палец:

– Тебе-то что? Ты так и так уедешь в универ, так что можешь не придуриваться, будто тебе не все равно, где жить.

Я провела ладонью по ворсу коврика. Он был синий, а ворс высокий. Дизайнер интерьера решил положить этот коврик, чтобы закрыть им чернильные пятна, оставленные маркерами, которые Бенни не закрывал колпачками и бросал где попало.

– Маман там с ума сойдет.

Бенни рывком сел и свирепо посмотрел на меня:

– Мама уже сошла с ума. Ты не в курсе?

– Она не сумасшедшая. Просто у нее перепады настроения, – поспешно возразила я.

И все же кто-то нашептывал мне из глубины сознания, что перепады настроения у моей матери – это не просто обычные проявления кризиса среднего возраста. Мы с Бенни никогда не обсуждали странности поведения матери, но иногда я видела, как Бенни за ней наблюдает – так, будто ее лицо – это флюгер, и он пытается по нему понять, не надвигается ли буря. И я поступала точно так же и ожидала момента, когда тумблер внутри нашей мамы из положения «вкл» перейдет в положение «выкл». Порой она приезжала на машине, чтобы забрать меня после школы, ее глаза взволновано горели и она кричала мне из окошка: «Я записалась к косметологу!» или «Поедем в „Neiman’s“[62]!», или если уж мама была в самом прекрасном настроении: «Просто умираю, как хочется услышать красивую французскую речь! Полетим в Нью-Йорк поужинать!». А на следующий день в доме царила тишина. Я возвращалась с тренировки по теннису или после уроков к этому гнетущему безмолвию и видела, что мать лежит в кровати и все шторы наглухо задернуты.

«У меня мигрень», – произносила она шепотом, но я-то отлично знала: те таблетки, которые она принимает, вовсе не от головной боли.

– Может быть, в Тахо будет не так уж паршиво, – с надеждой проговорил Бенни. – Может быть, для мамы там будет лучше. Что-то вроде… спа-курорта или типа того. Она же любит такие штуки.

Я вообразила себе Бенни и маман, бесцельно слоняющихся по Стоунхейвену, в западне этих каменных стен. Это совсем не походило на спа-курорт.

– Пожалуй, ты прав, – солгала я. – Может быть, ей это будет на пользу.

Иногда надо сделать вид, будто плохая идея на самом деле хорошая, потому что ты ничего не можешь поделать с результатом, а можешь только надеяться, что добавление твоего фальшивого оптимизма в общую кучу все же склонит чашу весов в нужную сторону.

– Она любит кататься на лыжах, – высказался Бенни.

– Ты тоже. Ты в этом деле лучше меня.

Несмотря на то что Бенни превратился в некое странное существо – унылое, резкое, непонятное, – несмотря на то что в его комнате пахло противно, невзирая на все усилия уборщицы, я все равно не могла смотреть на него и не думать: «Вот мой младший братик». Не могла не вспоминать, как он, будучи малышом, забирался ко мне в кровать и прижимался ко мне мягким, маленьким, теплым телом и просил, чтобы я читала ему книжки с картинками. Родители любили нас обоих, но меня любили самую чуточку больше, потому что меня любить было легче, и отчасти мне было неловко из-за этого. Я словно бы должна была каким-то образом возмещать Бенни то, чего ему недодавали.

В общем, я его просто обожала, моего младшего братишку. И до сих пор обожаю. Иногда мне кажется, что он – это лучшее, что есть у меня. И уж точно, любить его мне не тяжело, в отличие от многого другого.

В тот день я протянула руку и прикоснулась к затылку Бенни, гадая, исходит ли от него по-прежнему то сверхчеловеческое тепло, которое он излучал, когда был маленький. Но Бенни отпрянул, и моя рука соскользнула.

– Не надо, – сказал он.

Вот так я уехала в Принстон, убеждая себя в том, что переезд моей семьи в Тахо не конец света.

Но конечно, это был конец света. Богатство – это пластырь, а не прививка, и если болезнь запущена, богатством ее не вылечишь.