Красивые вещи

Я готова говорить еще, но вижу, что Эшли явно огорчена, и я обрываю себя. Она крепче сжимает мою руку.

– Звучит ужасно, – хрипло произносит она, едва не плача.

Я удивлена и тронута тем, что она так сочувствует мне из-за смерти моего отца. Наверное, она – эмпат (а мне бы так хотелось стать эмпатом!).

Слезы стекают по крыльям носа. Мне бы надо стереть их, но мне не хочется отстранять руку Эшли, и я сижу, и слезы льются и падают на бархатную обивку дивана. Лужицы моей тоски.

– Мне сейчас… очень… одиноко, – еле слышно бормочу я.

– Я даже представить себе такого не могу. – Эшли какое-то время молчит. – А может быть, могу. – В ее голосе что-то вдруг резко меняется, речь становится более робкой. Она словно бы не совсем доверяет словам, которые произносит. – Моего отца тоже уже нет. А моя мама… она тяжело болеет.

Мы смотрим друг на друга. Что-то болезненное и острое пробегает между нами, безмолвное понимание, какое бывает только между людьми, рано потерявшими родителей. Как ужасно жить без них.

– А как умер твой отец? – спрашиваю я, спохватываюсь и прошу прощения: – Извини, можно на «ты»?

– Конечно, – отвечает Эшли и на миг отводит глаза, а когда возвращается ко мне взглядом, я вижу в ее глазах тоскливую пустоту. Она словно бы извлекает старые воспоминания из глубины кладовых сознания. Она разжимает руку. – Инфаркт. Это случилось совершенно неожиданно и было так ужасно. Он был таким… добрым и мягким человеком. По профессии он был стоматолог. Мы были очень близки. Даже тогда, когда я уехала учиться в университет, он мне звонил каждый день. Другие отцы этого не делали. – Эшли приподняла и опустила плечи – почти театрально, как бы пытаясь отделаться от воспоминаний. – Ну ладно. Как я люблю говорить: «Вдыхай будущее, выдыхай прошлое».

Мне это нравится. Я вдыхаю и выдыхаю, но плакать все равно хочется.

– А твоя мама?

– Моя мама? – Эшли часто моргает. Она словно бы не готова к этому вопросу. Ее рука падает на диванную подушку, и она с силой потирает ее другой рукой. – О, она очень добрая.

– А чем она занимается?

– Чем занимается? – Эшли немного растеряна. – Она медсестра. Она любит заботиться о людях. То есть… любила, пока не заболела.

– Значит, это у тебя от нее.

Эшли легонько царапает бархат ногтями, но у меня не хватает смелости сказать ей, чтобы она это прекратила.

– Что от нее?

– Забота о людях. Йога – это же тоже целительство, верно?

– О да. Так и есть.

Я наклоняюсь ближе к Эшли:

– Наверное, это ужасно изматывает – посвящать свою жизнь стараниям помочь другим людям. Думаю, ты крепко спишь по ночам.

Эшли смотрит на свои руки на диванной обивке и громко смеется:

– Да, я сплю просто отлично.

– «Йога учит нас исцелять то, что нельзя терпеть, и терпеть то, что нельзя исцелить», – произношу я, не дав себе труда подумать, и добавляю: – Я прочла это на твоей странице в Фейсбуке.

– О да, конечно. Кажется, это сказал Айенгар? – Она смотрит на меня с удивлением. – Ты искала меня в Интернете?

– Прости, надо было притвориться, что я этого не делала? Я в том смысле, что теперь все этим занимаются. Как я понимаю, ты нашла мой канал в Инстаграме, верно?

Глаза Эшли словно бы затуманиваются, они становятся темными и непонятными.

– На самом деле я не такая большая фанатка социальных сетей. Когда начинаешь документировать все, чем занимаешься, перестаешь жить для себя и твоя жизнь превращается в спектакль для других. Ты никогда не существуешь в реальный момент времени – есть только твоя реакция на этот момент. – Она явно немного растерялась. – А что? Мне стоит заглянуть в твой Инстаграм?

– О…

Я допустила чудовищную бестактность, но теперь у меня нет выбора – надо продолжать разговор. И зачем только я затронула эту тему? Эшли явно не впечатлило то, что я привела цитату с ее страницы в Фейсбуке, совсем наоборот, и – о Боже! – она права.

– Мой канал посвящен вдохновению, питаемому мировой культурой. Ну, понимаешь… нечто наподобие манифестов мечтаний и креативности. Через моду. Но не так давно я сменила тему и больше склонна писать о жизни на природе, духовном насыщении.

Вот так я изготовила словесный салат и приправила его отсутствием смысла. Наверняка Эшли все поймет и увидит, что за моей тирадой ровным счетом ничего нет.

Однако она снова улыбается – весело, от уха до уха, – и я снова вижу этот ее кривоватый резец и гадаю, почему ее отец, стоматолог, не исправил ей этот зуб.

– Звучит загадочно. Ты обязательно должна рассказать мне об этом как-нибудь.

На самом деле я настолько отравлена, настолько пропитана притворством, фальшью жизни «под камеру», что, конечно, гадаю, не лжива ли улыбка Эшли. Может быть, я ошарашила ее своими рыданиями и хвастливым лепетом насчет соцсетей, а она просто умело скрыла это? Но тут улыбка Эшли исчезает, чуточку краснеют краешки ее ноздрей.

– О господи. Ты ведешь себя вежливо и ничего не говоришь, а от меня наверняка пахнет потом. Мне срочно нужно под душ.