Красная гиена

Спустя три года после того, как Хулиана посадили, я начал писать для «Антологии» и придумал псевдоним: Игнасио Суарес Сервантес.

Как оказалось, смена имени – предприятие, требующее много времени: я решался два года.

Судьба свела меня с группой жуликов, подделывающих документы, у которых была своя мастерская на улице Санто-Доминго: я освещал в газете их арест. Они вышли через несколько месяцев, и с их помощью я изменил имя.

«Игнасио» – так Клара хотела назвать нашего сына. «Суарес» – из ее двойной фамилии. «Сервантес» – в честь автора «Дон Кихота», доброе предзнаменование для будущего писателя. Вот так я и выбрал себе новое имя, глупо.

Я легко к нему приспособился. Мне нравилось его произносить, ощущать во рту звучание слов.

Рамон по-прежнему звал меня Мануэлем, но в редакции все быстро привыкли благодаря текучке кадров: новым людям было проще называть меня Игнасио.

Директор газеты выразил удивление. «Ты только-только сделал себе имя в журналистике. Люди не будут знать, кто ты», – настаивал он.

«Вы знаете, – ответил я, – этого достаточно».

Перемены совпали с моей заметкой о смене пола одним американским солдатом; изменив личность, я чувствовал себя похожим образом.

Когда Хулиан убил Лупиту, меня переполнила ненависть к брату. Я укрылся у Клары, в комнате, где она жила. Клара любила поговорить – она рассказывала о своей жизни до нашей встречи, ее истории всегда начинались с «Помню, как…», а затем следовал рассказ. Я внимательно слушал, завидуя ее детству, примеряя на себя образы, которые помогали мне обрести душевный покой.

«Помню, как впервые села на велосипед, принадлежащий моему двоюродному брату. У нас в деревне женщинам не разрешалось ездить на велосипеде».

«Помню, как потеряла деньги на продукты, а отец погнался за мной с ремнем и не догнал: оказалось, я могу бегать очень быстро».

«Помню, как…»

Я наведался к Исабель, хотел извиниться, представить ей Клару, разделить с ней неизвестную мне доселе радость – быть с кем-то. Она приняла нас в той же комнате и сначала держалась боязливо, но потом обняла Клару, а затем и меня. «Он мне как еще один сын», – объяснила Исабель и погладила меня по щеке.

Мы с Кларой отпраздновали Рождество вместе. Она хотела поехать к родителям, познакомить меня с семьей. Я отказался, ее отец тоже был против: нельзя привести мужчину, если ты не замужем.

Мы поужинали за столом у нее в комнате, мне пришлось доплатить старухе, сдававшей жилье. Мужчинам сюда вход воспрещен, предупредила она при первой встрече, а после протянула руку и взяла двадцать песо. Арендная плата Клары выросла. Два арендатора обходятся дороже, чем один.

На ужин у нас был цыпленок, мы обменялись подарками. Клара светилась радостью, а я сидел с натянутой улыбкой, прикрывающей неуверенность и беспокойство за Хулиана, тревожное ожидание, ярость. Я предполагал, что через три месяца он найдет новую жертву.

После Рождества я написал еще пару заметок о Лупите; тогда я не думал менять имя и отшлифовывал свое. Убийства Хулиана мне в этом помогли.

В тот день, когда Клара сообщила мне о беременности, трамвай переехал ребенка. Декабрь подходил к концу, и я впал в состояние беспрерывной тревоги в ожидании очередного убийства. Мой брат не появлялся дома почти месяц. Мы с фотографом отправились на место несчастного случая. Мальчику было три года, и он вырвался из руки матери, пока они переходили дорогу. Женщина несла младенца и ничего не успела сделать, когда старший выдернул руку и побежал по улице.

Зеваки всегда возникают будто из воздуха. Собираются, чтобы засвидетельствовать смерть. Греки говорили: «Страшна смерть, но еще страшнее страх смерти». Смерть и дети не должны пересекаться. Это противоположности, антагонисты, антонимы.

Мать погибшего ребенка рыдала на коленях с единственной оставшейся дочерью на руках. Кто-то попытался поднять ее с земли, но она вырвалась. Фотограф рядом со мной опустил затвор фотоаппарата, навел фокус и нажал кнопку; его не занимало чужое горе – только мысли о ракурсе, освещении, завтрашней заметке. Зрители нахально смотрели в камеру и улыбались, как будто пришли на встречу с друзьями.

– У меня для тебя есть новость, – сообщила Клара в редакции, где мы шифровались, чтобы о нас никто не узнал: директор не одобрял романы между сотрудниками. Нам удалось поговорить только у нее в комнате.

– Мне придется переехать к тебе или найти квартиру для нас двоих, – сказала она.

– Съехаться?

– Я беременна.

– Сегодня сбили ребенка, – ответил я. – Он сбежал от матери. Дети такие беззащитные. Я не могу иметь детей.

– Он твой.

– Я не могу иметь детей, – повторил я.

– Поверь, он твой, у меня больше никого не было. Это твой ребенок.

Я ушел, не сказав ни слова, не хлопнув дверью, не устраивая мелодраму. Сбежал в ужасе, каждой клеточкой ощущая страх. Иррациональный страх, хотя на самом деле наиболее рациональная часть моего мозга кричала, что я не должен передавать живому существу проклятое наследие своей семьи: матери, брата, отца и кого бы то ни было из нашей родословной.