Красная карма

– Так называют реку, которая протекает чуть ниже, где члены общины совершают омовения. Одно место предназначено для женщин, другое – для мужчин. Мать приводила Жоржа на берег и там, в отдалении, заставляла раздеваться и смотреть на голых купающихся мужчин. При малейших признаках эрекции она хлестала его ивовым прутом, подобранным там же. Рассказывали, будто позднее у Жоржа появилась страсть к плетению корзин.

Еще одно совпадение. Когда убийца бросился на Николь, она успела заметить его оружие – изогнутый нож, похожий на инструмент корзинщика. А еще Мерш отчетливо помнил малый садовый нож, лежавший на лабораторном столе судмедэксперта Герена. По его словам, убийца использовал этот инструмент, предназначенный для работы с ивняком и виноградной лозой.

Убийца был танцором.

А еще плетельщиком корзин.

Жорж Дорати, он же Жуандо, он же Пьер Руссель – его портрет обретал все большую полноту.

– Как раз в это время я приехал в Королевство, – продолжал Лебедь. – После ученичества в других ашрамах я был готов работать на Мать. Сразу оценив то, как глубоко я проникся ее учением, она взяла меня под свое крыло и доверила особую миссию: помочь ей подготовить приход Новой Эры.

– Именно в то время, – прервал его Мерш, – прошел слух, что Обена изнасиловал Гоппи.

Хамса сменил позу: он свернулся калачиком и обхватил голову руками, словно память об этом эпизоде была для него слишком мучительна.

– Да, Обена был педофилом.

– И Мать приняла это?

– Она об этом не знала. Иногда с вершины все видно гораздо хуже.

– Шарль Обена изнасиловал и Жоржа?

– Нет. Он никогда бы не посмел тронуть сына Матери. Случившееся намного хуже…

Мерш наконец сел – с самого начала он единственный стоял на ногах, отбрасывая на землю тень и изображая солнечные часы. Его удивляло, что подкрепление так и не появилось, – но, возможно, ашрамиты боялись войти в молельню.

– Спали вместе не Обена и Жорж, а Жорж и Гоппи.

Мерш попытался рассмеяться – не духовная община, а какой-то притон с групповухой.

Ему стало почти жалко эту старую пуританку, чокнутую садистку, желавшую изменить природу своего сына и превозносившую до небес индийского мальчика, который никого ни о чем не просил. Все, что она получила, – это пара юных содомитов, которые «нежно любили друг друга», как пела Жюльетт Греко[131].

– Мать узнала об этом?

– Да, и это было ужасно. Она обвинила Жоржа в том, что он совратил Гоппи. И в ярости совершила непоправимое…

Мерш искоса взглянул на Николь и Эрве, которые, разинув рот от изумления, сидели по-турецки, как на рок-концерте.

– Мать потащила Жоржа к бассейну с миногами и столкнула его в воду. Вооружившись палкой, она целый час не давала ему оттуда выбраться. Я сам все это видел. Мать кричала, рыдала, хохотала и проклинала его на двух языках сразу. А твари тем временем пожирали бедного барахтавшегося мальчика.

Молчание. Казалось, было слышно, как за стеклом скользит по небу солнце. Мерш был потрясен – хотя сам мучил Хамсу точно так же.

Танец.

Плетение корзин.

А теперь еще и миноги.

Жорж Дорати еще подростком был на всю жизнь травмирован жестоким обращением своей выдающейся матери-гуру. Он танцевал. Заготавливал ивовые прутья для корзин. И воспроизводил укусы миног. Его убийства, его жертвы рассказывали о его собственной жизни. О его страданиях.

Мершу пришлось поторопить Посланца, который совершенно обессилел.

– Что было потом?

– Жоржу потребовалось несколько недель, чтобы залечить раны. Мать велела ученикам молиться за него. Она всегда считала, что Жорж выжил только благодаря этой духовной силе.

– У него остались шрамы?

– На теле, но не на лице… Как только он немного окреп, он сбежал.

– Куда?

– Никто не знает. Ему было тогда пятнадцать. Предполагали, что он отправился в Индокитай, к дальней родне Жанны. Наверное, он оставался там до окончания войны.

– Тогда он и сменил имя?

– Без сомнения.

– Как ты узнал, что Жорж Дорати стал Пьером Русселем?

– В Индии проживают сотни миллионов людей, но сведения о них не исчезают бесследно. Они как вибрации, переходящие из души в душу…

– О’кей, я понял.

Мерш чувствовал, что Хамса уже оклемался и скоро затянет свои привычные песни о духовной энергии и об излучающих свет клеточках тела.

Перенаправь его.

– Пьер Руссель еще виделся с Гоппи?

– Не знаю.

– А Антуан Роже, его брат?

– Не знаю.

– Что стало с Антуаном?

– Он сделал блестящую карьеру в лоне иезуитской конгрегации.

– Где он сейчас?

– В Риме. Он – кардинал в Ватикане, при Павле Шестом.

Тратить время на любимчика Матери смысла нет.

– Гоппи отвернулся от Ронды, потому что его разлучили с Жоржем?

– И поэтому тоже. В любом случае у него сформировалось собственное понятие о духовных общинах.

– О сектах.

– Называйте как хотите. Он не желал больше слышать о них.

– Пьер Руссель еще жив, ведь так?

Молчание. Мерш снова ткнул Хамсу в плечо, и тот уткнулся носом в землю.

– Он жив или нет?

– Жив.

– Как его теперь зовут?

– Баба Шумитро Сен.

– Почему он взял индийское имя?

– Он считает себя индусом. В Варанаси мы умираем, сгораем и возрождаемся.

– А почему «баба»?