Красная карма

Мерш сунул его голову под воду. Твари сразу облепили лицо, словно бахромой, – самое жуткое зрелище из всего, что до сих пор доводилось видеть сыщику.

Хамса отбивался как бешеный. Теперь его тело казалось разделенным надвое: корпус еще принадлежал человеку, а лицо в прозрачной воде – инопланетному монстру.

Мерш выдернул его голову из бассейна – утопить Хамсу не входило в его планы. Часть миног плюхнулась в бассейн, другие по-прежнему крепко цеплялись за добычу. Они высасывали, выскабливали, дырявили плоть, торопясь выкачать из нее весь сок.

Мерш бросил Хамсу навзничь и стал наблюдать, как тот корчится на земле, пытаясь избавиться от злобных тварей. Неравный бой. Что-то вроде щупальцев осьминога против недомерка-дельфина, не привыкшего к дракам.

Наконец несчастный выплюнул остатки воды и взвыл:

– Мои глаза!

Две миноги прилипли к его глазницам, их длинные тела сладострастно извивались – по одной на каждый глаз, никакого соперничества.

– Мои глаза!

Сыщик не решался оторвать тварей – они утянули бы за собой и глазные яблоки. Он сунул руку под штанину и вытащил нож, который носил прикрепленным к икре. Несколькими взмахами лезвия он рассек тела миног, и только тогда они отвалились. «Дьявольские твари…»

– Помогите мне!

Втроем им удалось поднять Хамсу с земли. Эрве поддерживал тело гуру, Мерш – голову; Николь осторожно отлепила у него с век ротовые присоски. На них – круглых, как кольца ленточного глиста, омерзительных на вид – осталось довольно много кожи.

– Мои глаза… – бормотал Хамса.

Мерш понятия не имел, что у того с глазами; гуру явно лишился части роговицы, на месте век у него было кровавое месиво. Действительно жуткое зрелище.

Как можно мягче он сказал:

– Пьер Руссель, Хамса. Говори, или ты туда вернешься, и тогда у тебя не будет даже глаз, чтобы плакать.

Духовный учитель прислонился к краю бассейна – вокруг него еще шевелились обрубки миног – и поднял лицо, словно хотел выставить свои раны на солнце.

– Пьер Руссель – сын Матери.

127

Мерш мог гордиться хорошей памятью на имена и даты. У Жанны де Тексье было двое детей. Антуан, первенец, родился в 1913 году, а Жорж – плод ее союза с неким Полем Дорати – в 1923-м.

– Что ты мне заливаешь? – рявкнул он. – Ни один из сыновей Матери не носил такую фамилию. Они родились от двух разных отцов и…

– Жорж Дорати и Пьер Руссель – один и тот же человек. Он сменил имя.

Мершу пришлось мысленно совершить огромный прыжок назад, чтобы увидеть все с правильного расстояния. В этой истории было два огромных пробела, связанные с братьями. Где они росли? Какие отношения были у них с матерью? Что с ними стало?

И тут, словно получив удар лезвием под ребра (нож «Ка-Бар» это делает отлично), Мерш осознал ошеломляющую правду: если Жорж Дорати, он же Пьер Руссель, был отцом Эрве, значит Жанна де Тексье приходится ему бабушкой по отцовской линии.

Реинкарнация? Гораздо проще. Внук.

Теперь легко объяснялись и другие совпадения – например, родимое пятно. Или мышечные судороги Эрве, которые явно были симптомом наследственной болезни.

– Выкладывай все и не торопись.

– Мои глаза…

Мерш знаком показал Николь: сделай что-нибудь, все равно что. Она сняла свою косынку, намочила в воде, остерегаясь миног, и бережно положила влажную ткань на глаза Хамсы.

Прошло несколько секунд, за которые Мерш понял еще одно: когда отец признал Эрве, его звали уже не Дорати, но еще и не Русселем. Это был некий Жуандо, успевший получить новые документы. Парень явно имел проблемы с самоидентификацией.

С повязкой на глазах гуру стало ощутимо лучше. Мерш ткнул его в плечо, чтобы тот не расслаблялся.

– Зачем он сменил имя?

– Чтобы полностью разорвать связь с Матерью.

– До того как стать Русселем, его звали Жуандо?

– Жуандо? – Хамса вздрогнул. – Я не знаю этого имени.

«Отложим на потом…»

– Почему он хотел порвать с Матерью?

Хамса улыбнулся – эта картина наверняка навсегда останется в памяти Мерша: исхудалое лицо, залитое разбавленной кровью, словно розовой водой, и перевязанное индийским платком Николь. Бедняга выглядел как раненный на поле брани солдат.

– Потому что он ненавидел ее больше всего на свете.

Мерш, стоя на одном колене и склонившись над жертвой, по-прежнему не выпускал из руки нож, словно готовясь содрать кожу с первого, кто окажется в пределах его досягаемости. Услышав слова Хамсы, он машинально кивнул.

За сектой, за жертвоприношением-линчеванием Матери, за всеми этими непостижимыми убийствами, в которых смешались воедино тантризм, садху и реинкарнация, стояла прежде всего семейная история.

Как всегда.

– Расскажи нам об этом.

– Нужно спасать мои глаза!

– Всему свое время. Сначала рассказ, а потом позовем твоих зомби, и они позаботятся о тебе.

Мерш встал и обратился к Николь и Эрве:

– Помогите мне. Занесем его в дом.

Войдя в молельную комнату – охранники исчезли, не иначе как побежали за подкреплением, – они обнаружили, что не могут запереть дверь (ибо Мерш ее выбил). Это означало, что у них есть всего несколько минут, чтобы выслушать весь рассказ.

– В тысяча девятьсот тринадцатом году у Матери родился первенец, Антуан, – начал Лебедь.