Красная карма

Мерш вперил взгляд в лакированную дверь и попытался сглотнуть. В пересохшей гортани слюны не было. В эту минуту дверь открылась. Он сделал шаг вперед. Пот стекал у него по спине, смачивая рифленую рукоятку кольта. Справа от него уже поднялась женщина. Мерш знаком остановил ее – он не стал размахивать своим полицейским удостоверением, но жест говорил сам за себя. Чтобы не казаться совсем уж невеждой, он поднял указательный палец: «Я только на минуту!»

И нырнул в кабинку. Темнота, аромат дерева, скрип решеток. Мерш встал коленями на скамеечку.

– Я ждал тебя, сын мой.

Мерш не понял: это такой стиль разговора – священники считают весь мир одной большой семьей, – или это слова отца, обращенные к своему отпрыску.

Сквозь перекладины решетки он видел пурпурную сутану. И снова вспышкой возникла мысль: этот цвет напоминает о крови, пролитой Христом.

– Я здесь, – выдавил он.

Мерш не стал ничего уточнять. Он надеялся, что после этих двух слов ему станет ясно, в чем смысл путешествия, приведшего его сюда, на эту молитвенную скамеечку.

И голос ответил:

– Я знаю, Жан-Луи. Я всегда ждал тебя.

152

– Ты пришел исповедаться в своих грехах?

– Скорее, пришел поговорить о твоих.

Человек, которого он видел в профиль, издал короткий смешок.

– Ты за словом в карман не лезешь. Это очень хорошо… Слово – главная сила человека.

Его голос, мягкий, немного женственный, напоминал тягучий ликер.

– Я вернулся из Варанаси.

Мерш сразу пошел ва-банк.

– Я знаю. Мне сообщили.

Сыщик не смог удержаться от маленькой провокации:

– Привет тебе от Жоржа.

Тень в красном не ответила. Мерш мог детально рассмотреть сквозь решетку складки сутаны, узкий профиль, ярко-красную шляпу. Внезапно в его памяти мелькнуло: «Кардиналы – князья церкви».

– Для чего ты приехал сюда?

– Положить этому конец – раз и навсегда.

– Ты уже пресек ветвь рода в Бенаресе. Теперь хочешь пресечь другую. Так ты только укрепляешь древо…

Любимая метафора сторонников евгеники, которые призывают перебить инвалидов, сумасшедших, умственно отсталых – всех, кто, по их мнению, не способен «усилить» человеческую расу.

– Вы не ветви зла, вы его корни.

– Что ж, метко. Это хорошо, очень хорошо…

Его голос звучал почти ободряюще. Мерш никогда не слышал голоса Пьера Русселя, но не сомневался, что у обоих убийц был один и тот же тембр, одни и те же бархатные модуляции.

– Ты говорил с Хамсой? – спросил кардинал.

– О да, Хамса дал исчерпывающие показания, – отозвался Мерш, намеренно используя полицейскую терминологию.

– Нет, не думаю.

Оглядываясь назад, Мерш вынужденно согласился: Посланец страдал, плакал, пускал слюни, но рассказал им не все, это уж точно; он лишь внушил им уверенность, что Жорж, гомосексуал, был нелюбимым сыном, а Антуан, мистик, – любимым. На самом деле обоих сыновей воспитывали одинаково – в пыточных условиях и среди жертвоприношений.

– Хамса был личным секретарем Матери, – продолжал прелат своим бархатным голосом. – Он, и только он знал истину, но первое правило Ронды – хранить тайну.

После смерти Матери Хамса сбежал, прихватив свои записи. Он никогда не делился этим духовным наследием с другими адептами, но, разумеется, доверился двоим сыновьям, единственным законным наследникам Зла.

– Какую истину? Какую тайну?

– Первозданную истину. Ту, которая существовала раньше всех религий, общую для всех конфессий…

– Не понимаю.

Клирик вздохнул:

– В последние годы жизни Мать полностью ушла в себя: перестала разговаривать, не обращалась к ученикам, только медитировала, больше ничего. Она искала божественную искру… и разработала что-то вроде… мыслительной йоги…

Мерш стукнул кулаком по перегородке, которая их разделяла:

– Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать этот бред! Я…

– Замолчи!

Прелат выкрикнул это, как ни странно, приглушенным голосом. Жан-Луи отпрянул, словно сквозь отверстие решетки на него бросилась змея.

– Мать была больна, но ей удалось увидеть свет, который исходил из каждой клетки ее тела. Все ночи она проводила в поисках этого света, она вслух описывала свой метод, свой путь. А Хамса записывал за ней…

Надо дать красному человеку выговориться, – может, из его слов удастся что-то извлечь, какую-то правду, объясняющую смысл его преступлений. В конце концов, Мерш здесь не для того, чтобы перенимать извращенные идеи этого чокнутого, а чтобы понять его мотивы.

– И тогда Мать осенило. Мерцание каждой клеточки, сверхсияние – это уничтоженный свет. Черный свет. Это было… Зло, ты понимаешь? Что общее во всех религиях? Что всегда присутствовало во всех верованиях с момента зарождения человеческого вида?

Мерш отодвинулся подальше: ему почудилось, что он спускается в одном из старинных лифтов начала века. Он слышал, как скрипят шкивы, стонут тросы. Как называется платформа, которая доставляет шахтеров глубоко под землю? Клеть. Точно: он заперт в клетке.

– Сатана, сын мой. Единственная сила, которую все признают. Мать нашла его, Сатану, внутри себя…

– Не знаю, зачем я тебя слушаю…