Красная Казанова

Открытие приурочили к первому числу. Накануне праздника Прохор Филиппович в последний раз, пока не убрали леса, осмотрел изваяние, пощупал крылья, деловито постучал по постаменту. Всё было в порядке, а дошёл до дома, и в голову полезла нелепица. Вер­нее, поначалу мысль показалась нелепой, но при этом, Прохор Филиппович проворочался до полуночи. Под­нимался курить, ходил из угла в угол и, почти уверив­шись, что в надписи на пьедестале сделана граммати­ческая ошибка, задремал чуть не на заре. Уже засветло ему приснился кошмар и вскочив с постели он понял, что давно пора выходить. Пока побрился, пока собрал­ся… В общем, к «Институтской» Прохор Филиппович прибыл одновременно, с щеголявшем в новой калоше соседом-Девкиным, который на все городские меро­приятия являлся с опозданием, отчасти по причинам объективного свойства, отчасти из-за нелюбви к длин­ным речам. Речей и в этот раз хватало, но большин­ство ораторов уже выступило. Когда ГПКульт протис­нулся к памятнику, своё приветствие его создателям дочитывал какой-то совсем неизвестный старичок из Осоавиахима, сказавший, впрочем, много тёплых слов о товарище Сталине. Последним на трибуну взобрался Кульков:

- Коммунары древнего Вавилона, товарищи, предприняли попытку достичь небес, отринув нена­вистное религиозное ярмо. Но без Наркомпроса, без культпросвета их попытка была обречена. Мы пойдём другим путём. Им помешало незнание языков, и мы начнём с образования. Возможно не сразу, возможно потребуются десятки лет коммунистического воспи­тания, но, верю, настанет пора, когда все вокруг за­говорят на едином, пролетарском наречии. С его по­мощью будут общаться рабочие и учёные, литераторы будут писать на нём книги, и это будут наши книги. Мы легко отличим своего от чужака, осколка старого мира. С попами и дворянами нам не по пути, но ин­теллигенция, по природе своей лишённая религиозно­го чувства, докажет право шагать в новую жизнь. И именно она понесёт этот язык в массы, которые по­строят коммунистический рай на земле. Рай не для из­бранных, а для всех трудящихся, мечтавших о светлом будущем. А которые не мечтают, заставим, товарищи, - очкарик вспотел и впал в пафос. - Так пусть этот мо­нумент станет символом грядущего строительства но­вого Вавилона. Символом стремления людей, ведомых не добрым боженькой, а партией большевиков. Нашей партией. Ура, товарищи!

Плещущая толпа подхватила «ура». Грянул туш. Бязь, скрывавшая скульптуру, медленно поползла, явив публике зрелище настолько из ряда вон выходя­щее, что даже оркестр пожарной части, в силу своей суровой специфики, казалось бы, неспособный под­даваться эмоциям, рассыпался, развалился и нестрой­но смолк. Да, признаться, было от чего! На корявом утесе, в той же самой, но теперь скорее неприличной, нежели спортивной позе, пригнулась, подставив неж­ным лучам весеннего солнца гладкий зад и полупри­крытые кудрявыми завитками складки продолговатого лона, бронзовая девка. Крыльев, как и одежд, не было. Склонённый корпус, налитые, тяжело свисающие, гру­ди, запрокинутая голова, лицо со сладострастно-исту- плённым выражением… А в вытянутой руке, на ладо­ни - большая пятиконечная звезда.

По шеренгам зрителей пронёсся вздох, но его бук­вально заглушил страшный крик.

- Гриндель Матьюз! Сволочь! - орал ГПКульт, яростно грозя кулаком кому-то незримому. Несколько человек схватили его за плечи, он захрипел, забился. Стоявшая возле, гражданка, взвизгнув, шарахнулась в сторону, а вокруг запрыгал, размахивая шприцем с какой-то вонючей гадостью, оказавшийся тут же на митинге, Пирамидонтыч…

Ночью Прохор Филиппович, в одних кальсонах, крадучись спустился во двор, укутал гипсовую статую пионерки простынёй, захихикал и убежал прочь.

Эпилог

На этом дневник обрывается. Но если читателю любопытно узнать о дальнейших событиях и судьбах, то в разрозненных записях имеется следующая инфор­мация: