Красная Казанова

-     В том и штука, что его в природе нет! Создать установку доверили нашему коллективу Сроку отве­ли в обрез, но мы, понимая важность задачи, взялись с огоньком. Начали экспериментировать на мышах, вроде, получилось. Но одно дело лабораторный опыт, грызуны и всё такое, а совсем другое, полигон, люди, обстановка, приближенная к реальной. Думали, спер­ва набрать добровольцев из комсомольской организа­ции, однако, для большей секретности, командование РККА распорядилось опробовать излучение на трам­ваях, не оповещая население.

-       Не оповещая, значит… Слушай, Володька, - Прохор Филиппович поправил смятый воротник инже­нера, - может, всё-таки на комсомольцах вернее? Они ребята проверенные. Может, ну их, трамваи-то? Какая только публика там не ездит. Безбилетники всякие…

-      Возможно. Но эксперимент фактически завер­шён. Осталось лишь продублировать на высокой ча­стоте, но это, ранней весной. Партийное руководство, проявляя заботу, решило повременить, ввиду прибли­жающихся холодов, чтобы народ без одежды не по­морозить. - Кульков замялся. - Мне пора, товарищ Куропатка…

-      Будь здоров… - отозвался главный по обще­ственному транспорту вяло, без выражения. Он понял, что погиб.

А вокруг бурлила жизнь. Через площадь, сопрово­ждаемый лихачом, нёсся очередной трамвай. Какие-то пионеры у павильона «Соки и воды» гоготали, глядя на несчастную вагоновожатую. Первый, одетый поопрят- нее ещё как-то сдерживался, но другой - конопатый, с бритой как шар башкой, засунув в пасть чуть не всю пятерню, засвистел пронзительно, словно поднимая с крыши ленивых турманов.

В следующую секунду, нечто красное, тяже­ло, перелетев ограду института, шарахнуло Прохора Филипповича позади левого уха. Чистое сентябрьское небо завертелось, покатилось в тартарары, оглуши­тельно звеня порванной струной… Солнце вспыхнуло и погасло…

- Зашибли! Кирпичо-ом! - заголосила киоскёр- ша, но её крика ГПОТ уже не слышал.

Глава двенадцатая

Родство есть родство, его, как известно, в карман не засунешь. Теперь свалить всё на учёных, говоря иначе - на Кулькова, стало невозможно, и главный по общественному транспорту, от природы имевший на щеках здоровый оттенок, стал совершенно мочёное яблоко, и по цвету, и по выражению лица. С собран­ным Марией Семёновной узелком и громадной шиш­кой за ухом, он сиротливо притулился на краешке стула в просторном кабинете, того самого, малоприметно­го особняка в центре города. Старший следователь - Ефим Яковлевич, неторопливо листал какие-то бума­ги, не выказывая к пришедшему с повинной никакого интереса. Пользуясь моментом, Прохор Филиппович обдумывал положение (и подумать стоило). Ведь если бы претензии свелись к обыденному - почему про­шляпил, не доложил, не принял меры, пожалуй, он мог ещё выкрутится. Но вина заключалась как раз в обрат­ном - зачем поднял шум, привлёк внимание к секрет­ному проекту.

-      …и тут уже, дело государственное, - опер под­нял на Прохора Филипповича печальные тёмные гла­за. - А дело руководителя депо, смотреть за трамва­ями, и со своими обязанностями, товарищ Куропатка справляется из рук вон плохо, скверно справляется. С секретаршей шуры-муры. Решётку зоосада испортил. По заборам лазает, как «попрыгунчик»…

-     Да я, гражданин следователь, того… Я искал… - как к последнему средству, Прохор Филиппович по­пытался прикинуться дурачком.

Ефим Яковлевич устало хлопнул папкой по столу, встал, подошёл к облупленному несгораемому шкафу, щёлкнув замком, вынул что-то из стальных недр.

-Это?

И главный по общественному транспорту увидел собственную калошу. Ту самую - пропавшую, кото­рая, свалившись, так напугала дядю-Афанасия. «Лет восемь…» - быстро подсчитал Прохор Филиппович, и пол закачался у него под ногами. Понимающий взгляд оперуполномоченного сделался ещё человечней. Ефим Яковлевич налил из графина воды, но вместо того, чтобы протянуть стакан Прохору Филипповичу, вдруг, опрокинул содержимое на его голову.

-    А-ха-ха… Ха-ха… - шутка так развеселила сле­дователя, что он буквально покатился от хохота.

-     Хе-хе… - хихикнул Прохор Филиппович, чув­ствуя, как прохладные струйки стекают у него по усам и за воротник. Нервический смех опера резко оборвал­ся, и главный по общественному транспорту услышал собственный голос, одинокий и неприятно-угодливый.

Вскоре, спешно созванная комиссия, сняла П. Ф. Куропатку с занимаемой должности, понизив его до главного по культуре и переложила бремя управления городским транспортом на проныру-Селёдкина.

Прохор Филиппович четыре дня пил горькую. По утрам заботливая Марья Семёновна, подавая ему свер­кающий огранкой хрустальный графинчик, неизменно повторяла:

-       В куньтуре-то Прошенька спокойнее, это не трамвай. Тут если ток и отключют, то разве, чёртово колесо в парке встанет. А которые наверху застрянут, тех пожарные сымут за милую душу. В куньтуре спо­койнее.

И он не спорил, поскольку иначе тон «половины» менялся:

-    Может, наконец, остепенисься…