Красная Казанова

Скандальные происшествия на десятом марш­руте прекратились, хотя карманные кражи, конечно, случались. Постепенно поутихли и слухи. В очере­дях за керосином судачили больше о дирижаблях и ценах на хлеб. Всю середину «Институтской», почти до рельсов, загородили от извозчиков забором, а что­бы оправдать сооружение оного (не давая пищу глу­пым домыслам), начальство постановило возвести на площади какой-нибудь памятник или фонтан. И даже Прохор Филиппович порой сомневался, имело ли ме­сто роковое собрание на квартире, перевернувшее его размеренную жизнь, и не интриги ли это Селёдкина. Вспоминая зама, главный по культуре неизменно вкле­ивал «словцо», со злорадным нетерпением дожидаясь вешних дней и продолжения секретных испытаний. Переключаясь следом на Полинку и её мать, со всем их подлым племенем, вклеивал другое и, признаться, очень расстраивался. Но, время лечит. «А и, правда. В культуре-то, оно спокойнее. С ней каждый разберёт­ся», - смирился он наконец. Подобно большинству, по­лагая, что у власти стоят люди грамотные, информиро­ванные, знающие что-то такое, что ему ГПКульту знать не положено и в тайне веря, что рано или поздно они рассудят кто прав, кто виноват (крамольная мысль, что и там - наверху тоже дураки, даже не приходила ему в голову).

* * *

-     Сунешь между клеммами и тикай, - тот пионер, что выглядел взрослее, показал приятелю как держать долото. - Смотри, за метал не схватись…

-      А сработает? - второй, обритый наголо, коно­патый, с недоверием взглянул на протянутый инстру­мент, потом на залитый электрическим светом экспе­риментальный сад сельскохозяйственного училища.

-     Застукают…

-    Не застукают. Люське сверху всё как на ладони,

-     первый указал на чёртово колесо, покачивавшее ка­бинками, чуть не над самым яблоневым питомником.

-     Когда сторож отойдет, она платком махнёт, а уж как свет вырубим, хоть весь сад обери.

-    А если её застукают, Сань…

-     Не застукают. Там кроме неё никого, кто в та­кую темень на аттракционах катается? Да, потом гал­стук сняла, губы накрасила…

-    А вдруг?

-     Сдрейфил?!

-     Сам сдрейфил…

Санька, опрятный мальчик в новой рубахе, отве­сил приятелю ядрёный щелбан.

-     Уй-я, дурак! Дурак!

Тут в одной из кабинок, на неимоверной высо­те, но хорошо различимый на фоне темнеющего неба, замаячил белый платок. Бритоголовый получил ещё щелбан и рванув через забор, подбежал к железному ящику на столбе…

-      Не туда, дурак! - заорал сдавленным шепотом Санька. Но, серый ящик уже выбросил сноп искр и «Парк Культуры и Отдыха» погрузился во мрак. Репро­дукторы и смех припозднившихся посетителей как-то разом смолкли. В вышине одиноко верещала, застряв­шая между небом и землёй, Люська. Она видела как мимо питомника (по-прежнему ярко освещённого) пробежали пионеры первого звена. Видела как одного, стриженного «под ноль», поймал за ухо милиционер, и ей стало легче.

* * *

Итак, Прохор Филиппович отдался новой рабо­те. Первым крупным проектом, который руководство доверило ему воплотить в жизнь, как раз и оказался монумент всеобщего равенства трудящихся, каковой решили поставить на одноимённой площади. ГПКульт взялся за дело с азартом. Отвергая вариант за вариан­том, он махал руками, кипятился. Требовал к себе то архитектора Контрфорсикова - бунтаря и крушителя стереотипов, вчерашнего выпускника Вхутемаса, то скульптора Матвеева, ещё не старого, но достаточно известного. До полусмерти замучил и того, и другого, однако Всеобщее Равенство понемногу обрёло вид де­вушки-физкультурницы (уважал, ничего не скажешь, уважал Прохор Филиппович крепкие формы). Упруго пригнувшаяся в позе «высокого старта», атлетка каза­лась готовой сию секунду, расправив крылья, ринуться с корявого утёса (символизирующего прежнюю жизнь) в небо, навстречу светлому коммунистическому буду­щему. Главный по культуре видел фигуру в облегаю­щей майке с надписью «Динамо» и гимнастических шароварах, но беспартийная интеллигенция, выказав неожиданную сплочённость, настояла на том, что ста­туя должна быть облачена в длинные развевающие­ся одежды, якобы лучше сочетающиеся с крыльями.

Прохор Филиппович ещё надеялся отстоять хотя бы надпись на груди, но принуждённый сдерживаться в выражениях перед чуждыми элементами и лишённый таким образом аргументов, в конце концов уступил. Дал «добро», а там - понеслось: литейщики, арматур­щики, бетонщики… Работа не прекращалась даже в выходные, насилу успели к маю.