Красная Казанова

При слове «ещё», Селёдкин немного наклонил голову вправо, подразумевая, очевидно, маленький не­приметный особняк в самом центре города. Но здесь он переборщил или, как выражался в таких случаях Прохор Филиппович - заврался. Сообщать что-либо туда! Не-ет, дудки…

-    Болтуны, балаболы!

Вообще, главный по общественному транспорту сердился так, для вида. Он был рад, что всё решилось просто и скоро, происшествие оказалось обыкновен­ной сплетней, а определения, приведённые им во мно­жественном числе, относились исключительно к под­халиму-заместителю. Понимая это, Селёдкин заюлил.

-     Я клянусь вам, Прохор Филиппович, как поря­дочный человек, - порядочный человек сделал чест­ные глаза, - Старый пень крутит, фигурировать не хочет. Вагоновожатая Степанова на работу не вышла, и Зубкова, кондукторша, тоже. Увольняются! Лучше, дескать, на биржу.

-     Увольняются, говоришь? - Прохор Филиппович вспомнил слёзы свояченицы, потом неприметный особняк в центре города и опять помрачнел, перо зло заскрипело по бумаге. - Что у нас в чернильницах, веч­но зоосад! А ты, Селёдкин, где письмо Наркомфина?! Что вы тут, ошалели все, что ли!

«Увольняются… Увольняются…» - ГПОТ отки­нулся на спинку стула, ручка с блестящими перламу­тровыми крылышками покатилась по столу. 

Глава третья

А уйти с курсов Лидочка могла. И вот почему… Только начнём по-порядку. В субботу настроение де­вушки было каким-то особенным. Особенным на­столько, что заскочив домой переодеться и, не обнару­жив лампочки в уборной, она и словом не обмолвилась соседке.

-     Свинтили, пусть…

И лишь презрительно хмыкнула, когда проходя по «длинному-предлинному», загромождённому корыта­ми, коридору, услышала брошенное вслед:

-    Гляньте, какая цаца явилась, только подмылась!

Действительно, стоит ли обращать внимание на

всяких… Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что сегодня произойдёт нечто необычайное, исклю­чительное. Через какой-нибудь час Кульков сделает ей предложение. Она была убеждена в этом, как в том, что на дворе сентябрь. Лидочка надела «выходную» матроску и беретик. Раз пятнадцать повернулась перед треснувшим, но аккуратно заклеенным бумажной по­лоской, зеркалом и сбежала по тёмной, пахнущей мы­шами и извёсткой, лестнице.

Погода, как никогда, соответствовала случаю. Не удержавшись, девушка купила у лоточницы бублик.

Чудесный, ещё с пылу с жару, обсыпанный маком, аро­матный «Московский» бублик с мягко ломающейся на зубах, румяной корочкой.

«Интересно, в Москве правда такие бублики? - на миг, рука с лакомством замерла в воздухе. - Ну, конеч­но! Это же Москва!»

Стоп, стоп, стоп! К чему вдруг такой интерес? А всё очень просто. Свояченица главного по обществен­ному транспорту была честолюбива. Нет, она не отка­зывалась тёплым летним вечером пройтись с женихом по бульвару «Урицкого», однако считала «прозябание в губернской глуши» скромной вехой на пути в столи­цу. Девушка верила, что вскоре её Володька изобретёт что-нибудь «ужасно-преужасно» гениальное, жизнен­но-необходимое народному хозяйству, или лучше Ра- боче-крестьянской Красной армии. Молодожёны по­селятся в Москве, на самом широком проспекте, где по утрам она будет встречаться на кухне не со сварли­вой торговкой из кооперации или работницей фабри- ки-прачечной, вечной легкотрудницей Тёть-Верой, а с жёнами военных командиров.

«Москва, город… - Лидочка зажала ладонью хо­рошенький носик и припустила бегом, мимо меланхо­личной извозчичьей клячи в панаме, навалившей, на радость воробьям, изрядную кучу посреди мостовой. - … город, где все ездят на автомобилях и нет этих про­тивных лошадей. И подруги там, наверное…».

Тут, для полноты картины, давайте познакомим­ся с подругой Лидочки Фаиной. Даже не потому, что и она грезила о женихе - высоком и статном лётчике или, на худой конец, исследователе Арктики. Просто взаимоотношения курсисток многое объясняют в по­ведении нашей героини.

* * *