Красная Казанова

Известно, юные прелестницы не терпят красы ни в ком, кроме себя, и уж тем более в подругах. А Фая, как раз, и выделялась из массы себе подобных не слишком стройными ногами и длинным, вездесущим носом. Но если выбор Лидочки нам, положим, ясен - спрашивается, какой резон Фаине поддерживать от­ношения с броской и ладной товаркой? Но и тут, всё очень не сложно. Лидочка хранила ужасную тайну (не от Фаины конечно). Дело в том, что формирование девушки происходило в эпоху Военного коммунизма, годы славные, но голодные, и свояченица товарища ГПОТа не отличалась буйством форм, столь ценимым (и заметим - заслуженно) Прохором Филипповичем в её сестре. Да как говорится - нужда научит, и кокетка несколько корректировала природную субтильность посредством толстых лоскутов стёганного одеяла, отрезанных от собственного приданного. Девушки равно сочувствовали одна другой. И всё бы - ничего, когда б не появление на курсах губошлёпа-лаборанта, ставшее причиной охлаждения, дотоле идиллических отношений. Конечно, Лидочка не отбивала жениха у подруги, но всё ж та (сочтя, что преимущество достиг­нуто недобросовестно), ощутила себя задетой. Ссора грозила разоблачением и Лидочка, дабы избежать не­поправимого, прибегнула к средству, повсеместно ис­пользуемому в отечестве нашем, а именно, ко взятке (в роли подношения выступила плитка моссельпромов- ской «Экстры» и четверть фунта леденцов). Мир был восстановлен, однако, презентованную очкариком на первом свидании, жестянку монпансье Лидочке при­шлось также принести в жертву дружбе. Затем в ход пошло чудесное, ароматное печенье кооперативного товарищества на паях «Идеал», потом, потом…

Фаина явно почувствовала вкус к подаркам. Всё, чем снабжала Лидочку зажиточная Мария Семёновна (а девушка никогда не уходила от сестры без гостин­ца), передавалось теперь злой сластёне, которая, забе­жав перед занятиями за Лидочкой, со скорбным видом устремляла взор к потолку:

- Подумать только, я комсомолка, а покрываю мо­шенничество!

Свояченица ГПОТа загоралась как маков цвет и отпирала буфет. Дело могло кончиться диабетом, но первыми, под натиском очередной порции грильяжа, не выдержали зубы. Два дня несчастная пролежала с замотанной щекой, на третий - боль пересилила страх, и отвага не осталась без награды. Дантист оказался маленьким суетливым брюнетом, с тонкими и быстры­ми волосатыми пальцами, чёрными навыкате глазами и точно таким же, как у Фаины, носом. И пусть он не стремился ни в аэроклуб, ни в ледовую экспедицию, зато был неженат. Подруга ещё только раз посетила

Лидочку вместе с наречённым и то на минутку. Влю­блённые взяли коробку «Идеала» (они торопились к родственникам дантиста) и больше Лидочка их не видела. Сразу после ЗАГСа Фая бросила курсы. А на­ученная горьким (если это слово тут уместно) опытом, Лидочка не спешила заводить новых подруг, тем более поверять кому-либо свои секреты.

* * *

Итак, для воплощения в жизнь наполеоновских планов оставалось всего - ничего, выйти замуж. Лидочка так спешила, что даже воспользовалась об­щественным транспортом. Да, именно! И бублик без скидки ЦРК, и две остановки на трамвае, ни в ливень, ни в слякоть, и при восьмирублёвой стипендии! Но день и правда выдался особенный, а то, что случилось далее, лишь убедительное тому подтверждение, пускай и походило скорее на горячечный кошмар. Причём, де­вушка не сразу заметила неладное. В самый момент катастрофы она смотрела в окно на своего губошлёпа- изобретателя, как раз пересекавшего площадь «Всеоб­щего равенства трудящихся».

Пропуская вагон, инженер сбавил шаг. Глаза мо­лодых людей встретились. Кажется, Лидочка махнула перчаткой, или перчатки уже не было… Так или ина­че, её радостный жест не получил ответа. Вместо это­го, инженер стащил с носа очки, сунув их, почему-то, мимо нагрудного кармана. Затем, ухватив обеими ру­ками за кепку, как-то странно присел, словно над ним, на бреющем полёте, пронёсся аэроплан и, выкрикнув заграничное женское имя «Эврика», опрометью сига­нул назад через площадь. Девушка проводила его из­умлённым взглядом, непреминув всё же отметить, хоть и непроизвольно, что высокому «дяденьке» справа не­давно ставили банки… «Мамочки! - догадавшись, что это обморок, она томно прикрыла светлые ресницы. - Мне мерещится, что кругом голые. И я, вся как в ви­трине …»

- Как в витрине?! - сердце Лидочки оборвалось. Но тут и в вагоне поднялась суматоха. Какая-то тол­стуха рядом начала со стоном сползать по поручню, оседая широким и рыхлым, как у ватного снеговика, задом. Ополоумевший кондуктор рванул верёвку звон­ка. Трамвай стал.

Дальше? Дальше… Лидочка поглядела вокруг, снова на себя. А так-как описываемые события про­изошли в чрезвычайно краткий промежуток времени, пусть и позволяющий невинной девушке сгореть со стыда, но явно недостаточный для осознания творяще­гося безобразия, то, следуя всеобщему порыву, Лидочка кинулась наутёк. И как знать, в какие Палестины, не отмеченные визитом небезызвестного Макара, занес­ли бы беглянку крепкие ножки, но на её пути возник коренастый невысокий старик.