Красная Казанова

Прохор Филиппович вздохнул, решив не думать о плохом. Ведь вполне может статься - всё это сплет­ни. То есть, главный по общественному транспорту допускал, что на десятой линии разделись какие-то несознательные граждане, но их наверняка было не много, может от силы, трое или четверо. У нас любят, знаете - ваго-он… К каждому трамваю милиционера не приставишь! Правда, оставался ещё Кульков, разы­скать которого Прохор Филиппович обещал супруге. Но если очкарик на самом деле предпочёл Лидочке эсерку Пшибышевскую, то никуда он не пропал, а, как пить дать, сидит себе спокойненько в смирительной рубашке, в психиатрической, складывает в голове ка- кие-нибудь цифры и горе ему не беда. В этом случае ГПОТ нашёл бы, что ответить жене Марье Семёновне и навсегда отделался бы от губошлёпа-изобретателя. Прохор Филиппович даже повеселел. Он шёл в боль­ницу, к своему бывшему начальнику, осторожно сту­пая по мостовой новыми калошами, старательно обхо­дя, здесь и там, оставленные лошадьми кучи, щурясь от яркого солнца, последних погожих денёчков, корот­кого бабьего лет. Ему было приятно сознавать, что он здоровый и крепкий мужчина, что его свежевыбритые щёки благоухают «Шипром», а любые проблемы, так или иначе, решаемы. Сейчас Кондрат Пантелеевич всё ему разложит «по полочкам». Маёвкин - старик зоркий, опять же - психов знает не понаслышке. А с дядей-Афанасием можно просто не встречаться. Глав­ный по общественному транспорту улыбнулся, пустив сочным басом в усы:

- С отрядом флотских, товарищ Троцкий, нас по­ведёт на смертный бой!

Однако спохватившись, кашлянул в кулак, огля­нулся и, одёрнув френч, продолжил свой путь молча. То есть, продолжил бы, поскольку стоило ему повер­нуть за угол, как впереди, ещё на значительном рассто­янии, но неумолимо приближаясь, возникла неказистая фигура брата его матери предпринимателя-частника Ситникова.

«Принесла нелёгкая… Сглазил!» - подумал пле­мянник и нырнул в первый переулок. Пробежал мимо каких-то слепых облупленных домишек, потом вдоль забора. Балансируя руками, словно эквилибрист в цир­ке, преодолел, по предусмотрительно брошенным кем- то кирпичам, громадную, наполненную густой чёрной жижей, лужу - непременное украшение всякой криво­ватой улочки, в которую задом упираются склады или сараи. И… понял, что попался - переулок закончился тупиком. Прохор Филиппович замер, стараясь удер­жать срывающиеся дыхание, и поначалу не различал ничего, кроме отдающих в виски ритмичных ударов. Всё же, по мере того, как сердцебиение его улеглось, слух выделил шаркающие шаги, а затем, и отдалённое, дребезжаще-нежное:

-    Прошенька-а…

Главный по общественному транспорту заметал­ся у ограды. Чуть поодаль, к окрашенному известью забору примыкала котельная или что-то в этом роде, во всяком случае, низенькое, будто присевшее здание, дополняла кирпичная, небелёная, с рядом железных скоб труба, начинавшаяся от самой земли и терявшая­ся где-то в золотой кроне вековой, перегнувшийся че­рез ограду, липы.

-    Про-ша…

Решительно поплевав на ладони, Прохор Филиппович приподнялся на цыпочки, ухватился за нижнее звено лестницы, тяжело подтянулся и переби­рая руками и ногами по ржавчине скоб, быстро вска­рабкался наверх. Здесь, на трубе, ГПОТ почувство­вал себя в безопасности. Он переставил одну ногу на крепкий липовый сук и, вытянув шею, осторожно выглянул из-за широкой ветки. Собственно переулка Прохор Филиппович не увидел. То, что находилось прямо под ним, скрывала густая листва. Слева, обзор заслонял тёмный, накренившийся ствол. Зато справа и впереди глазам открывалась бесконечная, пляшущая череда крыш, над серой массой которых, временами, возвышались полинявшие купола церквей без крестов, колокольни, закопчённые трубы фабрики «Имени Коминтерна», чёртово колесо парка, окружённое гро­мадой тополей, да одинокая каланча. Но главного по общественному транспорту мало занимала панорама родного города. Внизу, в нерешительности, поражён­ный внезапным исчезновением племянника, топтался Афанасий Матвеевич. Вот старик приблизился к за­бору, должно быть, желая заглянуть за него, неловко подпрыгнул, потом долго стоял в раздумье, кряхтя и бормоча что-то себе под нос. И тут случилось непо­правимое. Пытаясь устроиться поудобнее, Прохор Филиппович зацепился за что-то, и его красивая бле­стящая калоша в мгновение ока снялась с ботинка, с мягким стуком, шлёпнувшись в переулок. Больше все­го ГПОТа удивила наступившая тишина, длившаяся, впрочем, не долго. Скоро до него донёсся звук торо­пливо удалявшихся семенящих шагов, затем, снова всё стихло.

* * *

-    Это товарищ Куропатка из депо, он у нас на ми­тинге выступал, - кивнул на противоположную сторо­ну улицы пионер, что казался взрослее, в новой рубахе и причёсанный. - Чего это он туда забрался?

Собеседник, устроившийся тут же на яблоне, тоже лет тринадцати-четырнадцати, тоже в галстуке, но одетый попроще, обритый наголо и с веснушками на лице, равнодушно посмотрел на прильнувшего к трубе ГПОТа: