Красная королева

Королева сидела на оттоманке и казалась настолько погруженной в чтение, что даже не заметила появления Дэдлея, хотя ей только что было доложено о нем. На ней было легкое платье, плотно облегавшее ее тело и прекрасно обрисовывавшее ее благородные, роскошные формы. Лицо было чуть-чуть красным, прелестная шея грациозно скрыта облаками легкого газа, под бархатом одежды колыхалась девственная грудь, а нежная белая ручка шаловливо играла с золотистыми локонами, тогда как локоть слегка опирался на поверхность стола. Маленькие ноги покоились на мягкой скамеечке, и из-под юбки, словно любопытствуя, выглядывали кончики атласных туфель. Прошло несколько добрых минут, пока она подняла голову и взглянула на почтительно ждавшего у дверей графа. Однако Лейстер либо действительно замечтался в созерцании ее образа, либо был достаточно искусным царедворцем, чтобы притворно изобразить это; во всяком случае, он не заметил взгляда королевы, как будто бы весь ушел в созерцание и сладкие грезы.

– Это вы, лорд Дэдлей? – улыбаясь, спросила она. – Я заставила вас ждать!..

Он вздрогнул, словно просыпаясь от сладких грез, и ответил:

– Ваше величество, на момент я был далеко от земли…

– А теперь видите земное, так как проснулись от ваших грез. Но что же вознесло вас на небо?

– Я представил себе, будто я душа скамейки, на которую опирается ваша ножка; она поддерживает вас, хотя вы даже и не замечаете ее, а все-таки ее бархат осмеливается прикасаться к вам. Она служит вам, и если бы вдруг ее не оказалось здесь, вы почувствовали бы ее отсутствие, ваша ножка невольно стала бы искать ее, притянула бы к себе и прижала бы, чтобы удержать и не дать ей снова исчезнуть!

– Вы умеете льстить! Вы, кажется, завидуете этой ничтожной вещи за то, что она оказывает мне услугу, которую не могло бы оказать что-либо другое!

– Ваше величество, именно из-за этого она и достойна зависти! Возможность оказать вам услугу, будь она хоть самой малой, но непременно такой, какую не мог бы оказать вам никто другой, – была бы величайшим счастьем для меня. Поддерживать вас, сметь смотреть на вас, не вызывая в вас вопроса, уж не являются ли и мысли тоже преступлением против величества, быть около вас не замеченным никем, даже вами самими, тайно принадлежать вам, наблюдать, как вы спите, быть вашим, не вызывая зависти к моему местечку, разве это не было бы слаще и отраднее, чем теперь утопать в благоволении и дрожать от страха потерять вас на следующий день, вечно витать между небом и адом, вечно мучиться страстным томлением, быть игрушкой прихоти?..

– Нет, не прихоти, Дэдлей, – с упреком возразила Елизавета. – Я надеюсь, что в ваших глазах я не являюсь пустой, кокетливой бабенкой, а моя милость – не мимолетной улыбкой. Я никогда не обманывала вас! Я откровенно и честно открыла вам свою душу и призналась вам, что вы единственный мужчина, который мог бы заставить меня уступить желаниям сердца и женской слабости, если бы обязанности, наложенные на меня короной, позволили мне это!

– Но ведь эти королевские обязанности требуют, чтобы вы избрали себе супруга. Ваши подданные умоляют вас об этом, ваши советники желают этого, и единственное, что сопротивляется этому во всей стране, что еще отказывается сказать «да» – это ваше сердце!

– Нет, Дэдлей, сердце уже сказало свое слово. Но, несмотря на настояния подданных и представления членов совета, я чувствую, что не смею уступить желаниям сердца. Только я одна могу заглянуть в свою душу и нарисовать картину будущего. Вам я открою свои мысли, чтобы вы не сомневались в моем сердце. Подойдите ближе, загляните в мои глаза, присядьте ко мне!.. Я, как женщина, считаю себя обязанной смягчить для вас мое жестокое «нет» королевы!

– В таком случае позвольте мне выслушать вас на коленях! – воскликнул Лейстер, опускаясь на ковер. – Ведь это мой приговор, когда же осужденному читают приговор, то он должен преклонить колени. А мне приходится выслушать решение более жестокое, чем смертный приговор: вы приговариваете меня жить с убитым сердцем!

– Нет, вовсе нет, Дэдлей! – шепнула ему королева, и ее лицо покраснело, да и у него при этих словах кровь быстрее хлынула по жилам. – Разве вы так низко цените сознание того, что вы любимы?

– Да, я любим, но все же и отвергнут! Видеть вас и быть для вас меньше, чем эта скамейка, это кресло, птица, которую вы кормите, – о, что может быть ужаснее этого! Ведь вы, как королева, недоступны, прикоснуться к вам – преступление!

– Разве вы не касались моей руки губами?