– Как и сотни других, которые далеки, чужды, безразличны, а иногда и лично противны вам. О, вы не можете понять, что любовь горячее всего сказывается именно в прикосновении. Если взгляд глаз не может согреть мрамор души, если нежные слова не в состоянии размягчить сердце, тогда рука простирается к возлюбленной; пламенно бурлящая кровь стучится в ее пульсе, страстное биение любящего сердца магнетическим током передается другому, и будь вы хоть из камня, а в объятиях вы опьянели бы от упоения страсти, воспламененная всесжигающим пламенем, оживленная живым биением живого сердца!.. Но вы неприступны; холодное величие коронованной особы заслоняет в вас женщину и окутывает вас своим холодом. Вы – не женщина, вы – только королева…
– Нет, я женщина, Дэдлей, даже слишком женщина! – шепнула Елизавета слегка дрожащим голосом, покраснев от стыда и все-таки дрожа от страсти, так как он высказал то, что, как она подозревала, ставилось ей в вину: будто физический недостаток, скрытое анатомическое уродство лишало ее возможности испытывать те ощущения, которые отдают других женщин во власть любви. – Прикоснитесь ко мне, посмотрите, как я дрожу и пламенею, и вы увидите, что и у меня в жилах течет тоже не рыбья кровь, что и я женщина… Но вы должны как следует понять меня; вы не должны думать, что что-нибудь другое, кроме твердой воли, диктует мне это «нет», что мне легко отказываться от счастья, что я лгу, когда говорю: «Дэдлей, я вынесла тяжелую борьбу с собой!»
Лейстер схватил ее руку и почувствовал, как она горит; он видел, что Елизавета дрожит, объятая пламенем страсти, и хотел прижать к губам ее руку, но она сейчас же выдернула ее у него, словно боясь, что это прикосновение заставит ее сдаться.