– Я приказываю вам говорить… Или нет, я прошу! – ласково улыбнулась Мария. – Я хотела бы, Риччио, видеть вас насквозь, чтобы вы действительно были моим секретарем – человеком, который излагает то, что я думаю, и которому мне достаточно подать знак, чтобы он понял меня. Я питала бы к вам безусловное доверие, если бы заглянула в ваше сердце и узнала тот смертный грех, который, по вашим словам, способен довести вас до эшафота. Тогда я помиловала бы вас, и ваша жизнь принадлежала бы мне, а я имела бы право требовать от вас преданности.
– Ваше величество, это право уже приобретено вами путем бесчисленных благодеяний. Вы приказываете мне говорить, – я повинуюсь. Я был поверенным Кастеляра, знал о его пламенной любви и, пожалуй, был единственным человеком, не осуждавшим его… кроме вас!
– Кроме меня? – прошептала Мария с нескрываемой скорбью, но явно озадаченная. – Вот эта рука подписала его смертный приговор!
– Это сделала королева, но ее сердце было тут ни при чем. Вы, как королева, должны были мстить там, где ваше сердце женщины чувствовало сожаление и простило. Боскозель любил со всем пылом мужчины, нашедшего в вас идеал женщины, но забыл, что вы королева; мало того: он забыл, что мужчине, который любит государыню, не дозволено питать никаких надежд. Между тем Боскозель требовал вашей благосклонной улыбки и вообразил, что солнце принадлежит ему, потому что оно светило ему! Ваше величество! Идя на смерть, он сказал мне, будто вы женщина, которая может любить и требовать любви, и что тот будет счастлив, кто победит вас и у кого хватит мужества отважиться на все. Ваше величество, я обожал вас, как мое солнце. Принцы и короли домогались вашей руки, а я, я, жалкий Давид Риччио, расстраивал все затеянные интриги, мешал каждому в осуществлении его плана, когда дело шло о том, чтобы продать вас в интересах политики. Прикажите обезглавить меня, как Кастеляра! Я также был изменником. Я решил, что вы не должны быть проданы каким-то там Мюрреем; когда же я увидел, что лэрд Дарнлей покорил ваше сердце, я протянул ему руку, сделался его поверенным и блаженствовал с растерзанным, окровавленным сердцем. Мой идеал должен был принадлежать смертному, но вам предстояло сделаться счастливой, ваше величество, а ради этого я вытерпел бы все муки ада. Мне удалось провести Сэррея и лорда Лейстера; я обманул Мюррея, я бодрствовал над лэрдом Дарнлеем; я был секретарем вашего сердца и знал, что делал, когда вел вашу переписку с католическими лэрдами. Теперь вы знаете все, так же, как и то, что часть вины лежит на мне, если вы сделались несчастной. Я догадываюсь, что Дарнлей не составил вашего счастья, и сужу об этом единственно по тому, что он не смеет больше смотреть мне прямо в глаза, так как мой взор спрашивает у него, делает ли он вас счастливой. Теперь же я узнаю это от вас самих: если вы призовете обратно Мюррея, значит, Дарнлей виновен, если же вы осудите вашего брата, тогда велите казнить и меня за то, что я осмелился обвинять человека, любимого вами!
Сначала Мария слушала Риччио с возрастающим любопытством, и ее душу обуревали различные чувства. С ужасом видела она безумную любовь в сердце Риччио, но потом была растрогана до слез его самоотверженной преданностью и, погрузившись в тихую мечтательность, долго сидела неподвижно, не замечая, что итальянец умолк.
– Риччио, – внезапно произнесла она и протянула руку стоявшему на коленях секретарю, – вы истинный друг, настоящий поверенный моего сердца. Да, я надеялась, что снова могу сделаться счастливой; я нарушила верность умершему супругу и жестоко расплачиваюсь за это. Но я заслужила свою кару и хочу терпеливо нести ее. Мятежник не должен торжествовать; парламент будет судить его.
– А если он согласится подчиниться, если вам, путем милосердия и великодушия, удастся примирить все партии, чтобы и ваш супруг не нашел ни одной, на которую он мог бы опереться, если бы вздумал пойти против вас?..
Оторопевшая Мария воскликнула:
– Ах, ваша подозрительность заходит так далеко… я не думала.
– Она идет еще дальше, потому что я трепещу за вас. Дарнлей домогается короны.
– Но никогда не получит ее от меня! Однако я не хочу сомневаться в нем… Горе ему, если это когда-нибудь произойдет, если он оскорбит королеву, как осмеливается оскорблять женщину. Будьте бдительны, Риччио, наблюдайте за всем и не бойтесь говорить мне все. Если Дарнлей коротко сблизился с вами еще до брака со мною, то пусть остерегается этого теперь, чтобы вы не сделались его обвинителем, после того как я узнала, что он лицемерил. Я согласна принять искупление, назначенное мне Богом за то, что я поступила легкомысленно и предала забвению умершего; но горе Дарнлею, если он забудется предо мной, как королевой!
– Да направит все это Господь к вашему благополучию! – прошептал Риччио, прижимая к губам руку Марии.