Красная луна. Советское покорение космоса

Роберту было 17 лет, когда, по его воспоминаниям, он впервые заинтересовался исследованиями космоса. Он взобрался на вишневое дерево и, потрясенный пейзажем, бескрайним небом над полями, тянущимися до горизонта, представил себе, «как замечательно было бы сделать такое устройство, с помощью которого можно долететь до Марса». «Когда я слез с дерева, я почувствовал себя другим человеком, – говорил он впоследствии, – мне показалось, что в моей жизни появилась наконец настоящая цель». Воспоминания, задним числом добавленные к биографии гения? Вероятно, нет, потому что до конца жизни Годдард всегда отмечал этот день как личный праздник. Тогда же Роберт прочитал «Войну миров», научно-фантастический роман Герберта Уэллса, несомненно, повлиявший на целеустремленного юношу. «Вчерашняя мечта – это нередко надежда дня сегодняшнего и реальность завтрашнего дня», – скажет он в своей речи на выпускной церемонии в лицее в 1904 году. Он мечтал о космических путешествиях и изложил свои идеи в статье, которую отправил в один научно-популярный журнал. Статью простого студента никто не решился опубликовать, мир еще был не готов.

Взрослея, Роберт продолжал экспериментировать. Его эксперименты становились все сложнее, это были уже не детские забавы с воздушными змеями. Например, он спроектировал и построил в своем гараже алюминиевый аэростат, который затем наполнил водородом, но взлететь шар не смог, потому что оказался слишком тяжелым. Это было горькое разочарование, скрупулезно отмеченное в дневнике, где юноша не только оставлял краткие записи о событиях и переживаниях, но и описывал все эксперименты. Дневник он вел на протяжении всей жизни.

Когда здоровье Роберта немного улучшилось, он смог с отличием окончить школу и поступить в Вустерский политехнический институт, где в 1908 году получил степень бакалавра по физике. Он выбрал физику, потому что, размышляя и проводя простые эксперименты, пришел к выводу, что «если бы способ навигации в космосе был открыт или изобретен, он был бы результатом знания физики и математики». Эта мысль не давала ему покоя, однако, чтобы как-то свести концы с концами, он целый год преподавал физику первокурсникам. Затем Роберт поступил в частный университет Кларка, основанный в Вустере двадцать лет назад благодаря щедрому пожертвованию богатого бизнесмена Джонаса Гилмана Кларка^{28}. Несмотря на молодость, Университет Кларка мог гордиться профессорским составом. Там преподавал Альберт Майкельсон, первый американец, получивший в 1907 году Нобелевскую премию по физике, а легендарный Зигмунд Фрейд прочитал курс своих знаменитых лекций, и не исключено, что Роберт их посещал.

В 1912 году Годдард получил одну за другой степень магистра и докторскую степень по физике и благодаря стипендии смог переехать в Принстон, где начал работу в физической лаборатории университета. Но всего через год ему пришлось вернуться домой из-за проблем со здоровьем: у него, как ранее у его матери, диагностировали туберкулез. Болезнь оказалась серьезным испытанием, Роберт был на волоске от смерти. Врачи не надеялись, что он выживет, однако молодой человек был одержим мечтой и сделал все возможное, чтобы вылечиться и вернуться к работе. Тем временем у него развилось почти маниакальное опасение за свою интеллектуальную собственность, он решил защищать все свои идеи патентом. К концу жизни у Годдарда было свыше 200 патентов на идеи и изобретения.

Осенью 1914 здоровье Роберта поправилось, и он начал подрабатывать в качестве научного сотрудника и преподавателя в Университете Кларка. А летом того же года в Европе вспыхнула война, объявленная obtorto collo[90] русским царем и горячо принятая германским кайзером. Немецкие войска начали молниеносное наступление на Францию, используя для своего маневра Бельгию в целях обхода основных сил французов, совершая зверства, реальные или выдуманные, вызвавшие возмущение всего мира. В защиту действий Германии 4 октября 1914 года немецкие интеллектуалы составили и опубликовали открытое письмо – «Манифест девяносто трех», в котором они обещали, что будут «вести эту борьбу до конца, как культурный народ, которому завещание Гёте, Бетховена, Канта так же свято, как свой очаг и свой надел»^{29}. Однако, судя по тому, что Германия первой применила такое страшное оружие, как нервно-паралитические газы, слово свое они не сдержали. К тому же противники не преминули ответить тем же. Встав на службу смерти, наука «познала грех», как выразился Роберт Оппенгеймер после ядерной бомбардировки японских городов, установив жуткую традицию, снова возродившуюся с ракетами через двадцать лет после открытия военного потенциала ядерной физики.

Исчерпав первоначальный запал, кровавые сражения Первой мировой сменились позиционной войной. Боль и кровь сочились отовсюду, и эта трагедия стала прощанием Европы с мировым господством. Америка временно вышла из этой драмы, руководствуясь принципами доктрины Монро, которые можно обобщить в циничной и пустой фразе «Нас интересуют лишь наши собственные дела!».