Красная маска

— Не знаю, выглядишь ты всегда хорошо, мне трудно судить. — я посмотрела на себя в зеркало. Не накрашенная, с небрежно забранными в резинку волосами, в растянутом домашнем свитере. Шутник он, однако.

— Это ты называешь «хорошо»?

— А что не так? Килограммов искусственной ерунды нет на лице? Вообще-то, это здорово. — ДонУн несмело потянул меня за край рукава. — Ну, поехали, пожалуйста…

— Мне собраться надо! — сдалась я. Когда он начинал что-то упорно просить и умолять, то выглядел так впечатляюще жалко, что отказать было невозможно.

— Что тут собираться? Оделась, обулась, и поехали! — я пошла в спальню за телефоном. Он последовал за мной. Кинув мобильный в сумочку, я осмотрелась. ДонУн посмотрел на кровать. На ней лежала одна подушка. Мне показалось или его лицо преобразилось от радости? — Пирожки остывают!

Для не завтракавшего человека это была сильная приманка, хотя до этого я совершенно не чувствовала потребности в еде. Но ведь пирожки с вишней! Мама, ты предатель. Я перекинула ремешок сумки через плечо, и молодой человек схватил меня за руку, потащив на выход.

— А переодеться? — уперлась я пятками.

— Тебе только из двери до машины и обратно прыгнуть, зачем эти сложности? — сняв с крючка моё пальто, он накинул мне его на плечи. Я еле натянула сапоги на теплые носки. Обычно они легко скользили по капрону, а не по шерсти.

Хорошо, что был будний день и все в городе в основном были на работе или занимались своими делами. Потому что я в жизни не выходила на улицу в таком виде. Поторапливая саму себя, чтобы никому не попадаться на глаза, я села в тачку ДонУна. Он положил мне на колени пакет.

— Вот теперь кушай. — парень завелся и мы поехали. Дворники тихонько поскрипывали, подогрев сидений усыплял, а пирожки были изумительно мягкими и вкусными. Я согласна была остаться здесь и больше никуда не ходить. На душе немного полегчало. Не забывать бы изображать простуженную, а не контуженную на голову вчерашними событиями.

— Так, что там Ким ДжонИн?

— Узнаю тебя, — улыбнулся ДонУн, посмотрев на меня, жевавшую с деловым видом. — милый хомячок.

— Иди ты! Рассказывай, давай.

— Ну, ничего особенного. Обычный человек. На удивление, не из богатеев и не из «аристократии». Поговорил с ним, пригрозил. Впрочем, поняв мою осведомленность, он и сам понял, что от тюрьмы в паре шагов. Так что назвал следующего. — с полным ртом, я хотела сказать довольное «о-о! Мы и этого расколем», но получилось невнятное «у-ум! Ы и эоо аскоим». — Сиди ты, не рыпайся. Я со следующим тоже сам разберусь. Вон, довела себя неугомонностью своей уже, заболела.

Проглотив очередной кусок, я недовольно запыхтела.

— Просто сезон такой! Расследование тут ни при чем. — если бы он знал, до чего я довела себя, и не только себя, этим расследованием. Дура, какая же я недоделанная! Воспоминания опять нахлынули на меня. Почему ничего в жизни нельзя вернуть и исправить? Я никогда не смогу освободиться от вины. Совесть, как ржавчина, имеет свойство разъедать.

— Эй, ты меня слушаешь? — я опомнилась. Он, оказывается, продолжал говорить, пока я поддалась надлому разума. Из этого надлома, как из щели, сквозняком летели горести и разочарования.

— Извини, я задумалась. — едва наметившийся подъем бодрости исчез. ДонУну почти удалось отвлечь меня, но слишком тяжело было то, что случилось.

— О чем? — полюбопытствовал парень. Я посмотрела на него. Помолчала. Он, отвлекаясь от дороги, несколько раз взглянул на меня. Я отвернулась. — Заяц, ты мне не нравишься. Либо тебе нехорошо, либо…

Я не выдержала и заплакала, глядя в окно. Закрыв ладонью рот, я хныкала в неё. Перед взором мутнело от слез и от дождя, разрисовывавшего стекла прозрачными струйками. Хотелось бы думать, что это просто девичья сопливая депрессия, но было ощущение, что внутри что-то умирает. ДонУн начал жать на тормоз и остановился на аварийке у бордюра. Отпустив руль, он обхватил меня за плечи и наклонил, прижав к груди над коробкой передач. Я уткнулась ему между распахнутой курткой, в белоснежную рубашку, пахнущую так умиротворяющее. Чистотой и свободой, уютом и безопасностью, созданной большим капиталом. Парень погладил меня по волосам. Втягивая носом воздух, я быстро успокаивалась. Я не собиралась впадать в уныние, просто сорвалась. Должно было, наконец-то, прорвать.

— Я больше не буду спрашивать, прости. — он поцеловал меня в темя и потер, сквозь пальто, плечи. — Что бы ни случилось, всё будет хорошо. Обязательно будет. Не плачь.

Я подняла руку и вытерла пальцами мокрые глаза. Стиснув зубы, я велела себе не быть размазней и улыбнулась.

— Конечно, будет. Когда-нибудь. — вновь отвернувшись, я окончила беседу и мы так и поехали дальше.

Поднявшись в квартиру, я тут же пошла в спальню. Меня же хотели уложить, как болящую. Вот и буду там лежать и ныть, как ипохондрик, пряча за пустыми жалобами истинную драму. ДонУн прошел за мной. Подойдя к постели, я обернулась, натянув рукава свитера до самых ногтей.