Красная мельница

– У Людки стояла-бродила у батареи.

– Реквизировать. Слова-то какие знает. А в тамбуре зачем туалет устроил? В настоящий трудно сходить?

– Приспичило сильно. На мочевой пузырь я слабый. Шибко долго не могу терпеть. А в туалете кто-то засел, не дождаться.

– Мочевой слабый, зачем же пить в дороге? Дома надо в таком случае хлебать.

– Так-то оно так, – согласился парень, приходя в себя, и вдруг предложил: – Угощайтесь… Тару только давай, – отрываясь от пола и держась за стенку, сказал он, глядя то на проводницу, то на деда в железнодорожной форме.

– Ну, ты, парень, простой, как двадцать копеек, – не сдержала улыбки хозяйка вагона.

Улыбнулся и Климент Ефремович.

– Каких только чудаков не бывает на свете, – сказал он проводнице. – Дайте ему тряпку, пусть все сам за собой убирает.

– Да пошел он. Иди, тебе говорят, иди уже, энурезный ты наш! – чуть ли не в шею она лихо, но миролюбиво вытолкнула парня из тамбура. – Что делается, что делается, – стукнув дверью, направилась в туалет за ведром и тряпкой. Натягивая старые резиновые перчатки, вспомнила, что они порваны, и пожалела, что не заставила парня самому убираться в тамбуре. Не догонять же теперь его по вагону.

Вернувшись на свое место, Климент Ефремович все поглядывал вперед по ходу вагона, куда удалился парень, продолжая удивляться наивности русского человека…

«Кому Афганистан, а кому сортир на колесах», – вертелось в голове.

* * *

– Слушай, Клим? – после ужина, когда легли спать, потолкала бабка деда в плечо.

– Чего, мать? – уже сонным голосом отозвался тот.

– Я вот эти дни все думала…

– О чем?

– Степа-то пишет, что был в разведке две недели, – зашептала бабка.

– Не в разведке, а в охранении.

– Ну.

– Что ну?

– А писем от него, считай, с Рождества не получали…

Климент Ефремович повернулся тяжело с боку на бок, лицом к жене. Скрипнула сетка кровати. Приподнял взлохмаченную седую голову.

– Что с того?

– Что с того, что с того. Какой ты непонятливый?

– Если сама умная, зачем спрашивать? Вечно у тебя в голове всякие версии.

– А я еще и не спросила, – обиженно ответила бабка.

– Ладно, мать. Говори толком.

– До разведки-то опять небось воевали?

– И что? – Климент Ефремович успокаивающе погладил жену по плечу. – Письмо ведь только что пришло. Все нормально. Воевали, не воевали. Ты же читаешь в газетах. Охраняют южные рубежи. Вот он и о дороге пишет, по которой наши везут туда грузы разные. Продукты, одежду, бензин.

– Одежду, бензин, – недовольно повторила бабка. – Им, дуракам, помогают, они же нам вон чем платят… Что я дура, что ли, не знаю, что там стреляют?

– Время, мать, у них смутное сейчас. Потому и помощь направляем.

– Кого-то кормим, а сами нищие. В магазинах мыши бегают на пустых полках…

– Ты уж в политику влезла…

– Да, к шутам она мне, эта политика. Лишь бы со Степаном все было в порядке.

– Не переживай. Спи. Не думай на ночь о плохом. Надо к встречинам готовиться. Времени совсем ничего осталось. Быстро проскочит. Не столько ждали. Два года, считай, не заметили, как пролетело.

– Пролетело. Это щас кажется, что пролетело. А сколько переживаний было? Сколько слез? – Бабка, взбив подушку, улеглась. – Оно, конечно, так. Ладно, уж, Клим, давай спать…

Прошло еще несколько минут. Бабка, видимо, что-то вспомнив и полагая, что на утро это никак нельзя откладывать, тихонько потрогала деда за плечо:

– Клим, а, Клим?

Но тот уже мерно сопел, погружаясь в сон.

«Пускай отдыхает. Намаялся, старый, за день. Не молодой все-таки… К встречинам надо хоть бражки поставить. Как поедет в райцентр, не забыть дрожжи заказать. Люська обещала несколько бутылок водки и вина достать. Колбаски, ветчинки, компоту-ассорти болгарского. Как же без застолья? По-путнему надо парня встретить. Оно и гостей наберется. Той же молодежи… Степа-то, поди, совсем от домашней еды отвык за два года».

Глава II

…Климка родился рядом с железной дорогой. Лето выдалось белым и сухим от горячего песка и раскаленного солнца, которое, казалось, плавило и без того иссушенную зноем природу. Скукоживались листья деревьев, вяли цветы. Дожди изредка смачивали землю, но она моментально высыхала.

Мать принесла отцу обед в узелочке и схватилась вдруг за живот. Женщины, что махали рядом лопатами, успели отвести ее в сторону от мужских глаз, постелили что-то из тряпок. Отделили и завязали пупок. После увезли на телеге роженицу с ребенком в бревенчатый барак, где жили рабочие. Вечером вернулся с насыпи радостный отец. Осторожно потрогал белый из полотенец сверток на лавке и сказал:

– Значит, так. Я Ефрем, а он, стало быть, пусть Климом будет. В честь однофамильца нашего знаменитого… Теперь, Фросенька, жить нам да жить. Детку маленького растить, – радовался, кружась по тесной горенке, молодой отец. – Эх, батяня бы посмотрел! – горестно вдруг вздохнул он, неумело, но бережно взяв на руки запеленатого первенца.

– Осторожно, Ефрем! – забеспокоилась Фрося. – Уронишь ненароком.